Миллион евро за роман

Владимир Сорокин - писатель очень известный и в России, и в Европе. Но премиями не избалованный. И вот недавно его наградили престижной российско-итальянскую премией имени Максима Горького. Об этом событии, о толстых журналах, об электронной книге и о новом сборнике рассказов "Моноклон" с писателем побеседовал наш корреспондент.

– В одном интервью вы сказали: "Литературные премии в России мне не грозят - делается все, чтобы я их не получил". И вот в прошлом году вы взяли приз зрительских симпатий премии "НОС" за "Сахарный Кремль", а сейчас - премия имени Горького. Что-то изменилось в русских премиях?

– Я тридцать один год занимаюсь сознательной литературной деятельностью, и за эти три десятилетия мою работу успели заметить читатели и издатели в двадцати странах мира. Но за все это время я получил символическую премию Андрея Белого, где практически не было никакого вознаграждения, и премию "Либерти" за вклад в русско-американскую культуру, тоже символическую. Первая существенная премия - приз зрительских симпатий "НОС", там был и денежный приз, но эта такая премия, которую не жюри дает, а приз как бы "по-гамбургскому счету". А премия Горького - это полноценная премия во всех смыслах.

Да, что-то изменилось… У меня дома будет стоять эта металлическая птица, парящая над куском застывшей лавы. Да и материальный размер ее вполне приличный для писателя. Я получаю ее в хорошей компании с Геннадием Киселевым, выдающимся переводчиком, высококультурным человеком. Я доволен. Что-то сдвинулось…

Книги мои регулярно попадали в шорт-листы "Букера", "Антибукера", "Нацбеста". Но жюри состояло в основном из шестидесятников и их молодых единомышленников, которые ложились костьми, чтобы не дать премию Сорокину. Я давно говорю, что эти премии присуждались по принципу, кому бы не дать. Наиболее яркие писатели, которых активно переводят за рубежом, ничего не получают у нас практически. Потому что, к сожалению, провинциальная толстожурнальная братия нас ненавидит, ибо фатально отстала от жизни и литературы. Их так учили в советских вузах.

– Если бы вы оказались в жюри, кому бы из современных авторов вы дали награду?

– Я бы дал, конечно, писателям, которых я люблю и считаю яркими и самобытными. Я могу их перечислить, это Виктор Ерофеев, Юрий Мамлеев, Эдуард Лимонов и Михаил Елизаров… Если хотите, я позволю себе пофантазировать об идеальной литературной премии…

– Было бы интересно.

– Должна быть одна очень большая и авторитетная премия за литературное событие десятилетия. Великие романы не пишутся каждый год. Раз в десять лет должна даваться премия за русскоязычное произведение десятилетия, которое действительно все заметили и о котором было много дискуссий. Размер ее должен составлять один миллион евро. Это та сумма, которая способна кардинально решить материальные проблемы писателя. А это для писателя очень важно - не думать о куске хлеба. Эта премия поспорила бы с Нобелевской… Мы все-таки имеем на нее право, потому что у нас была великая русская литература, и Россия по-прежнему литературоцентристская страна. И это даже связано не только с самой литературой, а с литературностью нашей русской жизни. Я бы хотел дожить до учреждения такой премии.

– А кто бы вошел в состав жюри?

– Главное, чтоб это были не только литературные критики. И чтобы это было жюри, где были бы представлены и другие области культуры.

– А как вы считает, нужны ли критики вообще?

– Проблема в том, что у нас нет тонкого авторитетного литературного журнала. Это какой-то фатум… Его пытались создать по принципу "Ньюйоркера" и не получилось. Проблема в том, что критикам особенно печататься негде, выбор невелик. Либо это глянец, либо опять эти толстые журналы. Есть хорошие интересные критики, они пишут и в Сети, но нет, к сожалению, даже чисто литературного и популярного сайта. Это, конечно, беда нашей литературы.

– А нашелся бы читатель для такого журнала?

– Я думаю, что да. Это должен быть хорошо продуманный журнал, где были бы не только тексты. Я как-то был во Франции на литературном фестивале, и там на дискуссии возник вопрос, что негде прочитать биографию писателя и как бы заглянуть ему в лицо. То есть в Википедии можно это нарыть, но есть же молодые писатели, которых там еще нет, а это задача как раз для такого журнала.

– Вы сказали, что ваши книги переведены на двадцать языков мира. А какой ваш читатель, какая это аудитория?

– И в России, и за рубежом моя аудитория очень разная. Я никогда не предпринимал попыток каких-то социологических опросов, но процентов шестьдесят - люди молодые, моложе меня. Однако есть и мои поклонники, которые значительно меня старше. В общем, можно говорить, что у меня есть свой читатель. Все-таки я не вчера начал писать, у меня двенадцать книг прозы, пятнадцать пьес, восемь киносценариев и одно оперное либретто.

– У вас только что вышла новая книга "Моноклон". Это сборник рассказов. Все ли рассказы там новые или есть те, которые просто ранее не издавались?

– Все они в основном написаны за последние три года. И еще одна новая пьеса - "Занос".

– Сейчас многие книги, в том числе и современную литературу, легко найти в Интернете. Как вы относитесь к тому, что через пару месяцев после выхода вашу книг можно будет спокойно читать в Сети?

– Я думаю, что даже раньше. И отношусь к этому абсолютно спокойно. Все опасения, что Интернет сожрет бумажную книгу, не оправдались. Дело в том, что у человечества уже есть некий опыт общения с бумажной книгой. Опыт колоссальный, и его нельзя ничем заменить, даже iPаd"ом. Чтение с дисплея и с бумаги - это все-таки разное чтение. У книги есть определенный образ вещи. Есть лицо. Очень важно, что она бумажная: из нее можно вырвать бумагу, сделать кулек и положить вишню. Или на книгу можно поставить чайник горячий. Попробуйте на iPаd поставить чайник. Кстати, чтение в сети - это некая проверка на качество. Человек почитал и понял, что это дрянь, он уже никогда не купит эту книгу. А хорошего писателя, наоборот, купит… Я как раз совершенно не боюсь существования книги в Интернете.

– И все же есть люди, которые отводят бумажной книги в будущем место виниловой пластинки.

– А вы знаете, что сейчас новый бум винила? Открываются магазины, и эти раритетные пластинки стоят больших денег. У пластинки есть образ определенный, он несет в себе очарование… даже запах альбомов этих особенный, оформление, все эти конверты, а потом скрип. С этим не торопятся расставаться, а даже наоборот. И я думаю, с книгой - та же история. Это связано с обилием виртуальных вещей и понятий. Захочется обыкновенных предметов: пластинок, книг, радиоприемников…

– Будем надеяться. Ну и напоследок... Понимаю, что все уже надоели с этим вопросом. Но прошло два года с того момента, как вы сказали, что продолжения "Дня опричника" и "Сахарного Кремля" не будет. Не передумали?

– Нет. На все сто процентов. Опричник Комяга погиб, вместе с ним завершена эта тема. Я стараюсь двигаться вперед, и новых идей у меня достаточно.