Словесный театр

Я вряд ли стал бы писать сейчас о Владимире Сорокине, если бы не его странная реакция на мою статью «Путь моралиста» и последовавшую за ней публичную переписку с моим другом, журналистом «Немецкой волны» Андреем Гороховым (и статья, и дискуссия опубликованы в интернет-журнале «Топос» — www.topos.ru). Предыстория вкратце такова. Я утверждал, что Сорокин — продолжатель традиции отечественных нравоучителей и разоблачителей земной неправды: от протопопа Аввакума через Радищева к позднему Толстому.

Горохов тоже увидел в Сорокине «Льда» и «Пути Бро» «возвращение в классицизм, выбор старомодности, но уже не только в смысле фундамента нарратива и манеры словоплетения, но и в смысле мировоззрения и месседжа». Мы раскритиковали метафизичность «ледяного» Сорокина — абсолютистскую перспективу его последнего романа, его претензии на видение мировой истории с высоты птичьего полета, его стремление к онтологическому обоснованию «человеческого проекта». В начале XXI века картина воссоединения 23 000 «братьев Света», бывших прежде несотворенными световыми лучами и составляющих расовую альтернативу населяющим планету «мясным машинам», выглядит жутким анахронизмом.

Сорокин с этим обсуждением ознакомился и в интервью с Дмитрием Бавильским охарактеризовал его так: «Просто переписка Белинского с Добролюбовым. Очень русские люди — воспринимают литературу как сознательную исповедь автора, академический трактат о бытии». Ну, во-первых, это просто не так. Я вовсе не думаю, что дело писателя — изложить в занимательной форме некоторую сумму знаний и четко сформулированных убеждений. Во-вторых, если сомнения по поводу представленной в двух последних романах метафизической концепции в расчет не берутся, как понимать слова самого Владимира Георгиевича о том, что «Лед» — это метафизический роман? Получается, Сорокин просто проигнорировал все сказанное по существу, отмахнулся от нашей критики. «Для меня же „Лед“ — всего лишь одна из интуитивных попыток взглянуть на нас с необычной стороны», — добавляет он. И возникает один не дающий покоя вопрос: сам Сорокин, сторонящийся любых буквальных трактовок, насколько верит в то, о чем пишет?

Тут я припас одну нехитрую метафору. Как в театральных рамках создать чувство сопричастности зрителя с тем, что происходит на сцене? В прошлом веке возникло несколько систем актерской работы. В «эпическом театре» Брехта разорвана всякая связь между «сферой психических переживаний» персонажа и его поведением — подчеркнуто декларативным и экспрессивным. Театр, он для возбуждения чувств, он предназначен «ажитировать» во всех смыслах. По Станиславскому, задача актера — полностью перевоплотиться в своего героя: не имитировать переживания, а по-настоящему переживать.

К чему я все это? Совсем нетрудно представить Сорокина на театральных подмостках, исполняющим заученную роль. Невозможно ведь игнорировать тот факт, что месседж «Льда» и «Пути Бро» с некоторыми коррективами многократно воспроизводился другими актерами — от гностиков и манихеев до нацистских идеологов и Скрябина с его так и не сочиненной «Мистерией». Так как же Сорокин играет свою роль, насколько «отчужденно»?

Профессор Игорь Смирнов полагает, что занудность «Пути Бро» — это эпатаж читателей, ожидающих от Сорокина и от литературы вообще событийности и сюжетной изобретательности. Якобы Сорокин сознательно решил переписать «Лед», до предела схематизировав первоначальную интригу. Однако с точки зрения брэнд-политики (а Смирнов рассуждает о романе именно так, в закамуфлированно маркетинговых категориях) подобный ход чреват резким падением спроса и в итоге — понижением стоимости самого брэнда. В литературе можно вынести все, кроме скуки. Мне сложно поверить, что в откровенно коммерческой ситуации Сорокин пустился бы на столь рискованную авантюру — писать заведомо нечитабельный текст. Тираж поначалу раскупят, но на новый текст того же автора клюнут уже менее охотно. В любом случае Смирнов предполагает отстраненную работу автора-актера с «материалом» по брехтовской модели.

Принять такой взгляд мне мешают высказывания самого Сорокина: о его мистическом опыте соприкосновения со льдом, о его вегетарианстве, о молодости человеческого рода и стремлении к самосовершенствованию. Когда я прочитал «Путь Бро», мне даже почудилось, что Сорокин действительно вжился в живописуемый им мир. Я решил было, что он втайне хочет уловить при помощи своих текстов новые души — создать незримое братство понимающих. Но, поскольку, по словам Сорокина, принимать литературу за «сознательную исповедь» — моветон, нельзя не заподозрить, что тебя банально надули.

На самом деле Сорокин никакого видения мира не предлагает, он ни на чем не настаивает. Он вроде бы и раскрывает нам что-то «самое главное» о человеке, и утаивает степень своей серьезности. По существу, главным содержанием двух его последних романов является сама игра, позерское ускользание от ответа на вопрос: «Что скрывается под слоем грима?». Этот вопрос кажется наивно-неуместным только в одном случае: если мы уже согласились принимать участие в вычурном и манерном театрализованном представлении. И тогда действительно неважно, делится ли в действительности человечество на элиту избранных и ненужный балласт «мясных машин». Не нужно вдаваться в споры о метафизике, достаточно просто назваться «метафизическим писателем».

Такая позиция видится мне не то чтобы двусмысленной, а скорее очень уж уязвимой. Каким бы «интуитивным» ни был литературный поиск, он рано или поздно упирается в необходимость простого и честного, рассчитанного на понимание высказывания. Выхода со сцены в зрительный зал и разговора на равных. Все прочее — словесный театр.

24.03.2005