Разговор по душам
— Хозяин дома? — громко позвал Мокеев, входя в распахнутую калитку просторного палисадника.
В приоткрытом окне добротного деревенского дома показалась немолодая женщина в пестром платке, прищурясь глянула и скрылась. Мокеев взошел на крыльцо, миновал сени с недавно обновленным полом, потянул за кованую ручку двери и ступил в горницу.
Хозяйки в доме не было. Справа стояла большая русская печь, слева массивный дубовый стол. Жестяные ходики в виде кошачьей морды громко тикали. В дальнем углу разместился широкий, окованный железом сундук.
Женщина быстро вернулась:
— Он на дворе дрова рубит. Щас придет. Садитеся.
Мокеев опустился на лавку, поставил рядом сумку.
— А вы из правленья, что ль? — спросила женщина, наливая щи из котла в глубокую тарелку.
— Да нет, не из правления, — улыбнулся Мокеев. — Я из областной газеты.
— Это из какой же? — Она испуганно посмотрела на него.
— Из «Зари».
— Правда?! — Она широко улыбнулась. — Так мы ж ее и выписываем!
— Вот и хорошо.
Дверь отворилась.
Вошел широкоплечий седоволосый мужчина в голубой рубахе с засученными рукавами. На загорелом лбу его блестели капельки пота.
Мокеев приподнялся:
— Здравствуйте, Иван Сергеич.
— Здравия желаю. — Коврижин шагнул к нему, крепко пожал протянутую руку. — Вы с комбината?
— Нет. Я к вам послан редакцией газеты «Заря». Мы скоро будем печатать материал о вашем совхозе. Вот приехал интервью у вас брать.
Коврижин улыбнулся:
— Интервью... сразу не выговоришь... вас как зовут?
— Глеб Вадимыч. Мокеев.
— Вот что, Глеб Вадимыч, давайте-ка пообедаем. Вы с дороги намаялись, да и я намахался...
— Спасибо... но я завтракал недавно...
— Да знаю я, как вы в городе завтракаете. Хлеб с маслом да кофий! Садитесь, садитесь...
Мокеев сел за стол.
Коврижин сполоснул руки, вытер полотенцем и сел напротив:
— Добрались на своих двоих?
— Нет. Повезло. Водовоз ваш подвернулся.
— Гришутка?
— Да. А что ж автобус не ходит?
Коврижин хмыкнул:
— А черт их знает. То приедет, то нет. Не автопарк, а шарашкина контора какая-то...
Он прижал краюху хлеба к груди и стал резать большим кухонным ножом.
— И что, часто подводит автобус? — спросил Мокеев.
— Да не то чтоб очень, но бывает.
— А вы в райком напишите.
— Да не то что писали — были там. С председателем.
— Ну и что?
— Техники мало и людей. Вот какая штука. Работать в автопарке некому.
— Что, текучка кадров?
— Молодежь разбегается. В город едет, в большой. В районе им, видишь ты, — скучно...
Он положил хлеб на деревянный кружок и кивнул жене:
— Маш, дай-ка там с полки...
Коврижина кивнула, отодвинула занавеску, сняла с полки бутылку перцовки.
Иван Сергеич открыл ее ножом, разлил в три стакана:
— Садись, Маш, хватит у печки толшиться...
Коврижина поставила перед Мокеевым тарелку щей и села рядом с мужем.
— Ну, давай, Глеб Вадимыч, с приездом, — поднял свой стакан Коврижин.
— Я чисто символически, — взялся за стакан Мокеев. — Мне еще в редакцию успеть надо...
— Одно другому не мешает, — пробормотал Коврижин и беззвучно опрокинул стакан.
Жена отпила половину, сморщилась:
— Господи...
Мокеев тоже немного отпил и закусил куском сала.
— Да, — громко выдохнул Коврижин, цепляя вилкой сало. — Вот ведь штука какая! Скучно! Поэтому и бегут. А кто, спрашивается, виноват? Мы с вами! Только мы... Я вон тоже, как завфермой выбрали, первый год понять не мог — почему девки молодые к нам не идут? Ферма чистая, новая, плотют хорошо, дом рядом. А им, оказывается, и кино нужно, и теятр, и магазин хороший. А мы, дураки старые, никак это понять не можем, все на них валим...
Он съел сало и принялся за щи.
— Но щас-то у вас, Иван Сергеич, на ферме все в норме?
— Ну, так это другое дело, — пробормотал Коврижин, дуя на полную ложку.
— Почему же этим ребятам никуда бежать не хочется? — спросил Мокеев, включая стоящий в сумке магнитофон и кладя микрофон на стол.
— Тут, Глеб Вадимыч, дело-то непростое...
— Непростое?
— Да. К каждому человеку, понимаешь, подход свой нужен. Как бы сказать... тропиночка к сердцу. А ее найти надобно. А коли найдешь — тогда и никому никуда бежать не захочется. Человек, понимаешь, в работе должен радость обресть. А иначе это не работа, а батрачанье.
— И вы нашли эти тропинки? — спросил Мокеев, склоняясь над щами.
Коврижин засмеялся, откусил хлеба:
— Да нашел, нашел... Только мозгами покрутить пришлось...
— Намаялся он с ними, это точно, — вздохнула Коврижина.
— А как ты думала? — глянул на нее Иван Сергеич. — С людьми же работаем, не с кем-нибудь. Если б везде к ним так вот — тогда и текучки этой не было б в помине. Я вон чуть ли не с каждым говорил каждый день! Подойдешь, посмотришь, советом поможешь, пошутишь, вспомнишь прошлое. А если — ушел, пришел, — тогда и им наскучит. А я им глаза раскрыл. Говорю — чего вы в город бежите? Чего там не видали? Газу? Выхлопа? Шума? Неуж в цеху грохочущем приятней работать, чем тут в тишине да с коровками? Ведь на них-то глядеть одно загляденье! Живые ведь! А там что — железка, она и есть железка...
— Ну, на заводе тоже многие с радостью работают, Иван Сергеич.
— Да я ничего против завода не имею — пожалуйста! Там свой интерес — здесь свой. Только я-то сам в деревне родился, и рос, и состарился, так что агитировать буду за деревню! Буду, и точка!
Он стукнул кулаком по столу.
Все засмеялись.
Коврижина налила по второй.
— Давайте за хозяйку, — поднял стакан Мокеев.
— Да. За Машу-умелицу...
— Ох, спасибочко...
Коврижин поднес стакан к губам и вдруг удивленно поднял кустистые брови:
— А огурчики? Огурчики-то?!
— Ооох! Разява! Забыла! — запричитала, вскакивая, жена.
— А я думаю — чего не хватает? — засмеялся Иван Сергеич. — У нас же малосольные, один к одному.
Коврижина быстро подняла две половые доски, достала из-за печки лесенку, спустила в подпол и полезла сама.
— Да, самое главное и забыли, — смеялся Коврижин. — У нас ведь главная радость — огурчики. Маша просто на объеденье делает. Во рту тают.
— Ну что ж, сейчас попробуем, — улыбнулся Мокеев. — Иван Сергеич, а давно вы заведуете фермой?
— Погоди, — поднял руку Коврижин. — Щас огурчиками закусим — я тебе все расскажу.
Коврижина, кряхтя, вылезла, передала мужу полную миску отборных огурцов и, обтерев мокрые от рассола руки, стала вытягивать из подпола лестницу.
— Глубокий-то какой, — пробормотал Мокеев, выбираясь из-за стола и садясь на корточках над подполом. — Это ж когда вы его рыли?
— До войны еще. Трехметровый. Летом лед лежит и не тает. Лучше холодильника, — проговорил Иван Сергеич, тоже выходя из-за стола.
— Замечательный погреб, — покачал головой Мокеев.
— Замечательный? — вяло спросил Коврижин и вдруг ногой в спину толкнул Мокеева. — Пшшшел...
— Что! — выдохнул Мокеев и с грохотом упал на баки и бидоны, сильно стукнувшись головой о край невысокой бочки.
— Ну и как? — свесил голову вниз Коврижин.
Жена с интересом заглянула вниз через его плечо.
— Чего это вы... это... — бормотал Мокеев, сползая с бачков и морщась от боли. — Зачем... что так...
Коврижин захохотал. Жена тоже засмеялась.
— Больно же, чего смеетесь, — посмотрел на них Мокеев. — Дайте лестницу...
— Во! — глухо проговорил Иван Сергеич, и над Мокеевым закачался увесистый кукиш.
— Как так...
— А вот так!
Коврижины положили доски на место и сели за стол.
Иван Сергеич выпил, захрустел огурцом. Жена отпила немного и стала хлебать щи.
— Что за шутки? Спустите лестницу, — слабо донеслось из подпола.
Коврижин засмеялся:
— Щас! Держи карман!
Жена, улыбаясь, хлебала щи.
— Спустите лестницу, сволочи... здесь мокро...
— Вот и хорошо, — серьезно проговорил Коврижин, наполняя стакан.
— Идиот... я голову разбил... открой...
— Бегу, бегу. — Коврижин выпил, крякнул, взял огурец.
— Гады... мудаки чертовы...
Коврижина оглянулась на подпол:
— Мудаки! Сам ты мудак, прости господи. Втюрился, так сиди, не гундось, соплехуй рваный...
Она взяла опустевшую тарелку мужа и пошла накладывать каши.