«Между русскими и немцами сильное взаимопритяжение»

Российский писатель Владимир Сорокин последние несколько лет живет между Москвой и Берлином, где вместо книг пишет картины, а также преподает в Берлинском университете им. Гумбольдта. В интервью Germania-Online он рассказал о взаимном притяжении русских и немцев и о том, почему, несмотря на мрачную картину европейского будущего в его антиутопии «Теллурия», нынешний миграционный кризис — это проверка, с которой Германия должна справиться.

Владимир Сорокин
(© picture alliance / dpa)

— Владимир Георгиевич, чем Вас привлек Берлин?

— Я впервые попал сюда в 88-м году. Это была моя первая поездка на Запад из Советского Союза. Подобное путешествие, как любая потеря невинности, которая прошла благополучно, — а мне очень понравилось и на Западе, и в Западном Берлине — что-то неизбежно формирует в человеке, связывает с этим местом. С группой московских художников мы жили тогда в районе Шарлоттенбург, и, наверное, по этой логике я сейчас оказался здесь. Западная часть Берлина замечательна тем, что она радикально не изменилась с тех лет. Мне понравился этот город, потому что он был просторный, как и Москва, в нем было много пространства, в том числе и культурного. А самое замечательное было то, что он ничего не требовал, не был агрессивным. Все зависело от тебя и от твоих желаний.

Берлин, 1961 год
(© picture alliance / dpa)

— Но Берлинская стена тогда еще не пала…

— Здесь все-таки была особая ситуация. Она у меня метафорически сложилась в голове после посещения Берлинского зоопарка: Западный Берлин и являлся по сути таким огороженным зоопарком, вокруг которого был другой мир. Мои коллеги по советским паспортам могли легко съездить в восточную часть, но я не поехал. Так не хотелось опять возвращаться в «совок», даже на время. В общем, я тогда влюбился в Берлин, потом много раз здесь жил, у меня была стипендия DAAD, здесь шли мои пьесы. В Берлине я написал несколько произведений — например, Hochzeitsreise, часть «Ледяной трилогии» и часть «Теллурии». А потом мы с женой решили купить здесь квартиру.

Владимир Сорокин
(© picture alliance / dpa)

— Русского человека жизнь в Европе как-то меняет?

— Конечно. Но мне не очень корректно об этом говорить, потому что еще с московского андеграунда 80-х я так или иначе культурно был связан с Европой. Это касалось и изобразительного искусства, и литературы, и кино, поэтому нельзя сказать, что я был невинный молодой советский человек, а потом вдруг пересек некую границу и все во мне изменилось. Это всегда было со мной. Ну и потом, я же все-таки не в эмиграции здесь оказался. Я живу в Берлине и в Подмосковье. Мир вообще нас меняет каждую минуту, это закономерный процесс.

— Это да, но тут невольно вспоминается недавняя история про девочку Лизу из Марцана, когда вдруг оказалось, что тысячи русскоговорящих жителей Берлина, которые десятилетиями здесь живут, причем с немецкими паспортами, вдруг предпочитают верить пропаганде российских СМИ, а не немецкой прокуратуре. Как так получается?

— Все-таки советский человек, увы, не рухнул вместе с Советским Союзом. Можно долго говорить почему. К сожалению, эта бацилла советской ментальности оказалась устойчива, а теперешний неосоветский всплеск в России разбудил ее в головах не очень умных людей. Я считаю, что нежелание человека мыслить самостоятельно и критически — это как болезнь. Впрочем, невежественных людей в мире очень много. Не стоит этому удивляться.

Владимир Сорокин
(© picture alliance / dpa)

— В Германии несколько лет назад в обиход плотно вошло слово Russlandversteher — «тот, кто понимает Россию». На Ваш взгляд, немцы вообще могут понять то, что сейчас в России происходит?

— Между русскими и немцами существует сильное взаимопритяжение. Русских притягивает идея тотального «орднунга», которого нет в России. А немцев притягивает русский хаос и иррациональность. И неуправляемые дикие энергии. В 80-е и 90-е это создавало такое сильное притяжение, что казалось ближе не будет. Но, к сожалению, последние события в России показали, что сила советского прошлого и инерция этого государства, которое весь XX век было построено на лжи и насилии над человеком, оказались реальностью. Я думаю, что это последний российский имперский всплеск. Мне он напоминает некую конвульсию. На фоне умирающей российской экономики, удушения политической жизни, обнищания населения мы слышим крики об имперском величии и бряцание оружием — у нормальных немцев все это должно вызывать не желание понять, а настороженность и отторжение. Собственно, так и происходит. Я думаю, что события последних двух лет многих немцев отрезвили насчет нынешней российской власти. Но когда в России наступят более здоровые времена, дружба, уверен, продолжится.

— В романе «Теллурия» в одной главе Вы описываете карнавал в Кёльне, где немцы празднуют освобождение от талибов. После новогодних событий становится не по себе, хотя то, что Ваши прогнозы часто сбываются, сейчас уже мало кого удивляет. А вот Ангела Меркель считает, что Германия справится. Канцлер заблуждается?

— У Европы есть опыт по «перевариванию» потоков беженцев, почти весь XX век. Я думаю, справится, но будут издержки. Уже есть. Но я верю, что в Европе есть мощный гуманитарный потенциал. Возможно, я слишком оптимистичен… «Теллурия» — это все-таки попытка поставить вопрос не о будущем, а скорее о настоящем. На настоящее полезно смотреть не прямо, а через систему зеркал — через прошлое или будущее.

— В настоящем мы видим столкновение цивилизаций и серьезную проверку для западных ценностей. И многие боятся, что защищая их, европейцы потеряют себя.

— Да, это проверка европейца. Но вынужденная защита — это не есть поражение. Защищать безусловно нужно и делать это надо жестко, но не теряя европейского лица. Это сложная задача. Я не завидую современным политикам. В этом плане Гельмуту Колю было легче, чем Меркель.

События в новогоднюю ночь в Кёльне потрясли всю Германию
(© picture alliance / dpa)

— После инцидента в Кёльне многие заговорили о кризисе европейской маскулинности. Ведь в ту ночь жертвами домогательств стали в том числе и женщины, которые гуляли в сопровлждении мужчин. Немцы, получается, вообще изжили у себя всякую агрессию?

— Я думаю, что десятилетия европейского благополучия, конечно, сделали европейских мужчин мягкотелыми. Я не агрессивный человек, но если бы я увидел, что на моих глазах кто-то на улице по-скотски пристает к женщине, я бы без сомнений дал бы ему по физиономии. Случай на площади в Кёльне — повод вспомнить, что мужчина должен не только ходить на работу и делать детей, но и защищать своих женщин. Думаю, после Кёльна немцы про это вспомнят. Жизнь заставит.

Владимир Сорокин
(© Irina Mikhailina)

— В Германии, кстати, есть целая культура памяти — Erinnerungskultur. На каждом шагу так называемые «камни преткновения», рассказывающие кто из бывших жильцов этого дома когда был арестован и в каком концлагере убит, школьников чуть ли не с начальных классов возят на экскурсии в концлагеря. В России же любят с помпой справлять парады Победы, а многие другие вещи болезненно вытесняются. Это фобия?

— Это государственная политика последних 16 лет. Это попытка возродить имперский дух России, а если возрождать его, то надо вспоминать омерзительную сталинскую поговорку «Лес рубят, щепки летят». Тем более, что сейчас у власти находится команда, связанная в прошлом с КГБ. Естественно, они будут делать все, чтобы обелить свое родное ведомство и вообще советское время. Но это не жизнеспособно. И все современные беды России, в том числе экономические, — последствия этой убийственной политики.

— Думаете, Германии удалось победить своих нацистских демонов?

— Безусловно. Она оказалась в лучшем положении, чем Россия, потому что ей весь мир помог вырыть большую могилу и всех нацистских чудовищ прошлого сбросить туда и закопать. А у нас их Ельцин отодвинул в угол и забросал опилками, мол, сгниют сами. Оказалось, что не сгнили, а ожили как зомби. К сожалению, в 1991 году произошла бархатная революция, не было даже люстраций. В этом плане Германии после войны очень повезло.