Предательство Владимира Сорокина

Никто не хочет бить собак, запуганных и старых
Но норовить изведать всяк сосков девичьих алых.
Никто не хочет быть убит упавшим вдруг балконом
Но каждый любит морду бить прохожим и знакомым.

Лучше по уши влезть в дерьмо
Я хочу быть любим, я хочу быть любим
Но не вами

(ИПВ)

Пушкина ебать в рот и в жопу.
Этот выпуск LMDG — литературный.

От Сорокина (после халтурного сценария «Москва» и скучноватого Dostoyevsky-trip) никто ничего особенного уже, увы, не ожидал. Тем не менее, манерный декаданс и надуманная вычурность Голубого Сала превзошла все (и так плохие) ожидания. Книга эта, неожиданно весьма, оказалась кассовой, и продается в магазине Москва на Тверской (лучший, кажется, московский магазин мэйнстримной книги) на полке бестселлеров рядом с Пелевиным.

Судя по тексту, у Сорокина весьма бурно протекает т.н. mid-life crisis; Голубое Сало (в отличие от всех прочих книг Сорокина, кроме не менее гнусной 30-й Любви Марины) посвящено в основном гомосексуальному сексу и воспалению простаты. Материал, судя по неловким каким-то оборотам и необычной для Сорокина эмоциональной вовлеченности, автобиографичен. Это скучно. Единственно интересны в романе — игра с языком и стилизации, но даже и стилизации сорокинские утратили блеск. Результат — Голубое Сало — напоминает не столько тексты знакомые нам Сорокина, сколько Палисандрию Саши Соколова и мерзопакостные книги Михаила Берга (Росс и Я, в особенности). Сталинская линия (в смысле причудливое и манерное переосмысление биографии вождя и эпохи, с сочетаниями в произвольном порядке до- и после-революционных реалий) как и претенциозная б.у. полупорнографичность, целиком украдены у Берга, я бы на его месте подал на Сорокина в суд. Единственно что, конечно, Сорокин сможет опротестовать решение, справедливо заметив, что и Берг и Саша Соколов все поперли из набоковской Ады — что справедливо. А Набоков помер и в суд подать не может. И копирайт его, небось, кончился. Нет в жизни счастья.

Местами, впрочем, Сорокин плагиаризирует не Берга с Набоковым, а самого себя, и получается еще гаже. Об этом читайте дальше.

В середине Голубого Сала имеются пародии на разных классических русских авторов, остальное — мусор и его можно вообще не читать. Пародии на Толстого, Достоевского и Платонова не хуже самих Толстого, Достоевского и Платонова, а пародии на Достоевского и Платонова хороши даже сами по себе. Социальная утопичность Достоевского, абсурдное достоевское построение диалогов и перетекающих в скандал житейских ситуаций утрированы у Сорокина до того предела, после которого рассказ становится даже интереснее самого Федор-Михайлыча.

Пародия на Набокова и стилистически, и интонационно мало чем отличается от остального текста Сорокина — такое впечатление, что проглоченное Сорокиным для написания пародии яйцо Набокова разрослось и поглотило носителя. С другой стороны конечно, остальной текст выдержан куда менее и в зачастую из бергообразной набоковианы сваливается просто в Маринину и в гнусную сорокинскую пьесу про русские щи. То есть стилистически это еще хуже Берга.

Все это сказав, остается добавить, что Голубое Сало читать легко и приятно. Прочитав, становится стыдно — как же это такую глупость я с таким увлечением читал. Этим Голубое Сало напоминает дешево сработанную фантастику в жанре киберпанк (которой оно собственно и является). Чем Голубое Сало (как и пелевинское Поколение П) умудряется привлечь внимание читателя (меня по крайней мере) — это злободневностью с переходом на личности. По-газетному уместны издевательства над Большим Театром, Ахматовой, Рожденственским, Вознесенским с Евтушенко, Ахмадулиной, гражданами поэтами т.н. «лианозовской школы» и прочими кретинами и мудаками типа Аджубея. За этим издевательством вряд ли чего-нибудь конкретное стоит (ой, сомневаюсь я, что Сорокин пуще своей смерти ненавидит Ахматову), но даже и в качестве пустого зубоскальство оно пользительно. Хоть и тяжеловесно; Гоголь, спотыкающийся о Пушкина (трижды проклято его имя), и Достоевский с разбитой челюстью были куда веселее написаны.

Стилизация под соц-реализм сталинского разлива (Синяя Таблетка, рассказ о посещении Большого Театра) напоминает пародию на тексты Сорокина, написанную каким-то идиотом. Нет ни павленковской гениальной ясности и кристальной легкости стиля, ни сорокинских барочных языковых эксцессов и квази-ритуального перформанса. Рассказ скорее похож на газетную статью из последней страницы какого-нибудь Труда или Московской Правды времен конца 1950-х. Прелесть рассказов соц-реалистических Сорокина (как и романа Роман) была в том, что они, как диван-кровать, служили сразу двум целям, причем в равной степени подходили обоим. Роман — это прекрасный текст Гончарова, Толстого или Тургенева, и его можно читать (и перечитывать) с удовольствием, совершенно игнорируя концовку, концепт и полемику, ведущуюся Сорокиным с эпохой. С другой стороны, роман можно воспринимать как литературоведческий и социологический дискурс о кризисе русского романа. Кроме того, в романе Роман имеются сильнейшие оккультные и ритуальные мотивы (неважно сейчас, воспринимает ли их сам Сорокин; на сознательном уровне, конечно, нет, но любой хороший автор текстов — по определению, стихийный маг и оккультист). Синяя Таблетка, халтурной стилистикой и канализационным контекстом, сразу разрушает иллюзию соц-реалистического повествования; концептуальный дискурз, за вычетом тривиального «как говняно на самом деле в Большом Театре» (ну говняно, и что ж с того), отсутствует начисто, а про магический реализм в духе рассуждений про пирамидку из сала, говорить уж не приходится. Голубая Таблетка написана как бы не Сорокиным, а тем человеком, которого на месте Сорокина видит абстрактный московский идиот (или дура) от образованщины.

Почти все сорокинские мотивы в Голубом Сале — такие же нарочитые и имитационные. Безусловно, решись какой-то неумный человек писать текст «под Сорокина», он написал бы Голубое Сало. Единственный, пожалуй, содержательный концептуальный момент Голубого Сала — это авто-деконструкция Сорокина, я бы даже сказал, его авто-каннибаллизм. Но на самом деле он, наверное, вряд ли это имел в виду, наверное он исписался.

Другой неприятный момент Голубого Сала — это сюжет его. Даже не столько сюжет, сколько мораль, которая из сюжета вытекает. На самом деле сорокинские тексты (роман, Сердца Четырех) всегда имели «конфликт» и «мораль». Конфликт состоял в противостоянии текста/речи (активного начала) и контекста/языка (начала пассивного). Контекст/язык символизировался канонами литературы и языка, текст/речь их, разумеется, разрушали. При этом текст, как активное начало, отождествлялся на том или ином уровне с протагонистами (недаром в романе Роман заглавным героем является Роман, одновременно и главное действующее лицо и жанр). Соответственно в хороших текстах Сорокина языковой (он же сюжетный) протагонист — это почти эпический персонаж, культурный герой, противостоящий структуре (одновременно и социума и языка). В конце концов, культурный герой, как и положено культурному герою, расторгает свой брак с действительностью, и его путь двусмысленно и по-ницшеански завершается гибелью, которую культурный герой читает как свою окончательную и абсолютную победу над реальностью.

В Голубом Сале парадигмы сорокинской прозы заменяются поверхностной имитацией его стиля. Соответственно меняется протагонист и концовка — вместо культурного героя, убивающего и гибнущего во имя победы магической реальности над реальностью обыденной, мы видим тупого денди, озабоченного чего бы ему одеть на журфикс. Культурные герои (Сталин) и просто трудяги (Глогер) оказываются пешками в непонятной (и неинтересной) игре денди. Фокус повествования смещается — вместо ритуала и столкновения языковых пластов мы получаем языковую однородность западного киберпанка и газетную пошлятинку, достойную позорнейшего журнала Столица. Нарочитые и высосанные из пальца китаизмы, снабженные в конце книги словариком, как будто украдены Сорокиным из одного из сотен безымянных киберпанковских пэйпербэков, заполняющих западные супермаркеты.

Пирамидка из сала, философский камень — центр действия гениального рассказа Сорокина — превращается в пирамиду из голубого писательского сала, возводимую на Луне строителями реактора. Пирамида, кстати, это символ Империи, и пирамида из сала с гноем, la chose vile, став философским камнем, олицетворяет обожествление построенной на костях и гное людского хлама Империи Советов. Но философский камень может быть произведен лишь из низкой материи, la chose vile; возвышение обычного сала с гноем до сала гомосексуально-философически-литературного превращает философский камень в подделку. Хуже того, действие романа посвящено саботажу возведения пирамиды-реактора на Луне; вместо пирамиды, сало употребляется на наряд для кретинистого юнца с tattoo-pro и серыми волосами. Это следует понимать как уничтожение советской Богоимперии ошалевшими от баночного пива новыми русскими и комсомольской номенклатурой — во имя шмоток.

Голубое Сало есть предательство Сорокиным своего писательского «я», но самое страшное из его предательств есть предательство воспетого им культурного героя. В Голубом Сале культурному герою противопоставляется умеющий устраиваться и сильно озабоченный чьим-то мнением обыватель. Все это, конечно, отлично вписывается в общекультурный пафос эпохи (так хорошо явленный в передовицах Носика, статьях Курицына и в романе Евгения Попова про правдивую историю Зеленых Музыкантов): обывательское существование предпочтительнее героической смерти, лекарство от спида лучше, чем полеты в космос, на Западе лучше жить, чем в России, а модная одежка для денди важнее, чем реактор на Луне. Пафос Голубого Сала не отличается от пафоса газеты Коммерсант и журнала Столица. Сорокин Голубого Сала служит Гельманом для Церетели-Сорокина времен Сердец Четырех. Насилие, гомосексуальные акты ебли в зад, Гитлер и Сталин — в Голубом Сале выполняют роль финтифлюшек, барочных завитков, пластмассовых какашек, приклеенных на оскверненной иконе Великого Проекта. Эти вещи ненастоящие. Он не пугает, и нам не страшно.

В Голубом Сале Сорокин выступает как моралист, апологет мещанской ограниченности — ниспровергатель сорокинского былого ницшеанства и воспетого им в «Сердцах Четырех» Великого Советского Проекта.

Отдельно надо, наверное, сказать про рецензию Андрея Немзера на роман Сорокина. Немзер мудак. Мудаков с IQ комнатной температуры и литературными способностями дохлой обезьяны множество, и Немзер интересен не этим. В дополнение к идиотизму и вопиющей бездарности, Немзер моралист.

Сорокин его возмущает не чем-нибудь, а тем, что аморален. Ничего, кроме возмущения аморализмом, рецензия Немзера не содержит. Труп Льва Толстого следует предать какой-нибудь особо унизительной публичной казни, а всех его поклонников, ищущих морали в творчестве — выебать в жопу и вбить им в печень осиновый кол.

Немзер напоминает мне авторов западных ультра-бульварных газет наподобие Weekly World News, с их в каждом номере пафосными статьями, разоблачающими каких-нибудь очередных кретинов от академического арта, которые якобы под прикрытием искусства лепят порнографию. Заткнись, мудак. Никакая это не порнография.

Порнография это святое.

03.06.1999