«Темная энергия общества»
— Господин Сорокин, в своей новой книге «День опричника» вы изображаете Россию, превратившуюся в авторитарное государство, которым управляет клика спецслужбистов. Действие разворачивается в будущем, которое, впрочем, напоминает прошлое времен Ивана Грозного. На самом деле вы подразумеваете современную Россию? Ведь верно?
— Конечно, это книга о современности. Которую описать можно, к сожалению, только средствами сатиры. Мы живем в государстве, созданном Иваном Грозным.
— Он-то правил в XVI веке. Потом было самодержавие, затем Советский Союз, а затем, при Ельцине и Путине, строй как бы демократический. Разве черта под прошлым еще не подведена?
— Разделение на народ и государство осталось неизменным. Государство требует от народа сакральной готовности к жертвоприношениям.
— В самодержце из вашей книги узнаваемы черты президента Владимира Путина…
— …Я об этом не думал. Делать явную сатиру на Путина не очень интересно. Я не журналист, я художник. А роман — это не документальная повесть. В своей книге я ищу ответ на вопрос: что отличает Россию от демократических государств?
— И к чему вы пришли?
— И немец, и француз, и англичанин могут заявить: «Государство — это я». А я этого о себе сказать не могу. В России это могут о себе утверждать лишь люди из Кремля. А все остальные — не более чем человеческий материал, с которым можно делать все, что вздумается.
— «Опричник» означает на языке русского средневековья «человек особый». Пропасть между верхами и низами в сегодняшней России вы считаете непреодолимой?
— У нас действительно есть особые люди, которым позволено все. Это жрецы власти. А те, кто в их число не входит, по отношению к государству полностью бесправны. Можно быть сколь угодно богатым — как магнат Михаил Ходорковский — и тем не менее в мгновение ока все потерять и оказаться в тюрьме. Дело Ходорковского — как раз типичное дело опричнины, системы подавления, которую я описываю.
— А Ходорковский узнаваем в вашей книге?
— Такой четкой параллели у меня не было. Но книга начинается с того, что опричники «наезжают» на некоего богатого человека. Это у нас событие рядовое, и так было на Руси во все времена. Богатым может быть только тот, кто лоялен по отношению к властям предержащим.
— Как элита реагирует на то, что вы изображаете в книге?
— Реакция на мою книгу бурная. Но я не мог всего этого не описать. Идея книги жила во мне давно. Потому и написалась она всего за три месяца.
— А почему вдруг такая спешка?
— В каждом из нас живет гражданин. Во времена Брежнева, Андропова, Горбачева и Ельцина я постоянно старался гражданина в себе отодвигать на задний план, уговаривал себя, что я художник. Сформировался как литератор я в московском андерграунде, где хорошим тоном считалась аполитичность. Я помню притчу, которая ходила из уст в уста: когда немецкие войска входили в Париж, Пикассо сидел и рисовал яблоко… Такой была и наша позиция: сиди и рисуй свое яблоко, независимо от того, что происходит вокруг. И так я жил, пока мне не исполнилось 50. Сейчас гражданин во мне проснулся.
— Некоторые из ваших романов перенасыщены насилием. В книге «Лед» людей пытают ледяными молотками. Почему в российском обществе по-прежнему так много насилия?
— Я с детства воспринимал насилие как стихию. В тоталитарном Советском Союзе насилие было главной силой, на которой держалось все. Оно было темной энергией того общества. Я это ощущал еще в детском саду, а потом в школе. Позже пытался понять, почему люди не могут обходиться без насилия. Эта загадка не дает мне покоя до сих пор. Да, насилие — это моя тема.
— А как эта темная энергия проявляется в современной России?
— Да она живет в каждом бюрократе! Когда вы приходите к самому мелкому чиновнику, он дает понять, что он — над вами и вы от него зависите. Она проявляется в имперском мышлении, которое подпитывается Кремлем. А империя всегда требует жертв от своего народа.
— В связи с якобы порнографическими сценами в романе «Голубое сало» три года назад на вас было заведено дело. Так что же — Россия на пороге введения цензуры?
— То была попытка проверить писателей и общественность на прочность, готовы ли они принять открытую цензуру. Но не получилось.
— А не напугала ли акция против вас других писателей?
— Конечно, напугала. Я благодарен Михаилу Горбачеву и Борису Ельцину за то, что сегодняшний российский писатель может не только о чем угодно писать, но даже публиковаться. Что будет дальше, я не знаю. Ведь средства массовой информации государство уже контролирует — и телевидение, и газеты, и журналы.
— В вашей книге опричник хвастается, что из Москвы выкинули не одного дипломата, и с телебашни сбросили не одного журналиста, и в речке утопили не одного из тех, кто гадит в собственном гнезде. Тогда вы еще не могли ничего знать об убийстве журналистки Анны Политковской.
— Я просто представил себе, что будет происходить в России, если она полностью отгородится от западного мира, вновь соорудит железный занавес. Сейчас много говорят о том, что Россия — крепость. Православие, самодержавие и народность должны лечь в основу новой национальной идеи. И получится, что прошлое догонит Россию нынешнюю и что прошлое станет нашим будущим.
— А насколько реальна самоизоляция в современном глобальном мире?
— Путин часто повторяет сказанную Александром III фразу о том, что у России только два истинных союзника — армия и флот. Это не может меня как гражданина не настораживать. Это концепция самоизоляции, стратегия обороны, видящая Россию в окружении врагов. Я включаю телевизор и вижу, как человек в погонах, какой-то генерал, говорит, что мы очень довольны, что наши ракеты последнего поколения обогнали американские ракеты на три пятилетки. Это просто какой-то кошмарный сон. Мы опять создаем в сознании образ врага, как в советские времена. Это громадный шаг назад.
— Вы никаких надежд с нынешней кремлевской командой не связываете?
— Это их вина, а не моя. Мой телевизор мне все время рассказывает, что в Советском Союзе все было прекрасно, аппаратчики и чекисты были просто ангелы, а в сталинские времена все были такими бодрыми и героическими, что место им и сегодня на постаменте как национальным героям.
— А почему легендарная российская интеллигенция не выступает против этого? — Это на самом деле удивительно. Я не могу избавиться от впечатления, что наши диссиденты и борцы за свободу слова — писатели, эмигранты и правозащитники — стремились только к одному: чтобы рухнул Советский Союз. А теперь все просто молчат, начиная с Солженицына.
— Как вы относитесь к чемпиону мира по шахматам Гарри Каспарову, предпринимающему попытки собрать воедино оппозицию?
— Я отношусь к нему с большим уважением, как и к другим оппозиционерам — таким, как бывший премьер Михаил Касьянов и Ирина Хакамада. Но для большинства людей эти политики просто не существуют. Их можно найти разве что в Интернете. Если завтра какая-нибудь государственная радио- или телекомпания расскажет о поездке Касьянова по городам и весям и покажет, как он говорит с людьми, руководителю компании уже на следующий день придется искать другую работу.
— И что делать?
— Совершенно безнадежно ожидать, что нечто в этом роде может быть инициировано сверху. Нынешняя бюрократия пустила такие мощные корни и коррупция настолько распространилась, что она вообще не заинтересована что-либо менять.
— Все настолько безнадежно?
— Гражданина в себе каждый должен пробудить сам. Российский философ Николай Бердяев однажды сказал, что в России изобилие идей и дефицит вещей. И так было на протяжении всего ХХ века. Лишь в последние 15 лет россияне получили возможность хорошо одеться и вволю наесться. А сытого человека клонит ко сну. Это и объясняет аполитичность студенчества. Ни в одной стране вы не найдете такого инертного, как у нас.
— Вы вообще своих соотечественников любите?
— Мне несимпатично слово «народ». Нас с детства кормили понятием «советский народ». Я люблю конкретных людей, людей просвещенных, живущих сознательно, а не как овощи. Чтобы любить народ, нужно быть генсеком КПСС или государем. Поэт Иосиф Бродский однажды сказал: мне деревья дороже леса.
— В своей книге вы описываете стену, которой Россия отгородилась от Запада. Из каких соображений начато ее строительство?
— После того как в 1991 году рухнул Советский Союз, бывшие партийные начальники сожгли свои партбилеты и пересели из черных «Волг» в черные лимузины немецкого производства. Больше ничего не произошло. Не было никакой очистительной революции. Не было люстрации ни для функционеров компартии, ни для рьяных деятелей КГБ. В августе 1991 года я был на Лубянке, когда демонтировали памятник Феликсу Дзержинскому. Тогда казалось, что началась новая эра. Но мы недооценили советскую власть. За семь десятилетий она глубоко укоренилась в сознании наших людей. После воссоединения Западная Германия была для бывших граждан ГДР неким зеркалом, а у нас такого зеркала не было.
— Вы по образованию инженер-нефтяник. Проявилось ли в недавнем конфликте с Белоруссией по поводу нефти и газа имперское мышление Москвы?
— Наше правительство до сих пор не свыклось с мыслью, что Грузия, Азербайджан, республики Балтии, вообще страны, возникшие из бывших советских республик, — самостоятельные государства. Я дипломную работу писал, между прочим, о том, как проектируются задвижки на трубопроводах.
— И знание предмета помогло вам при написании книги?
— Да, там есть стишок с такими словами: «Мы задвижку перекрыли, как велел нам государь».
— Как немецкие политики, включая федерального канцлера Ангелу Меркель, должны вести себя с российским правительством?
— Западу следовало бы больше озаботиться правами человека в России. При всей терпимости к компромиссам я задаю себе вопрос, действительно ли Россия движется в направлении демократии. И мне кажется — нет! Россия шаг за шагом сползает в направлении авторитарной империи. Самое неприятное, что может произойти, — это если Запад станет безразличным к нам. Если, кроме нефти и газа, его ничто не будет интересовать. Я удивляюсь, видя прогноз погоды по немецкому ТВ. Там показывают карту Европы, и камера движется направо. И в кадре появляется Киев, потом Москва, а дальше — ничего. Похоже, что Запад так и видит нашу страну — за Москвой начинается как бы дикая Россия, куда лучше вовсе не смотреть. А это серьезная ошибка. Западу следовало бы намного внимательнее относиться к России.
— Да понимает ли он Россию?
— И да, и нет. У нас никого не удивляет, если чиновник берет взятки, а государство представляет себя как некую святыню, которой простой обыватель должен поклоняться. Для вас все это звучит абсурдно, а для россиян это норма жизни.
— Было и в Германии в свое время такое отношение к государству. После нацистской диктатуры это отношение изменилось. Сегодня государство играет у нас в обществе, как и в Америке, роль скорее скромную.
— Это и есть демократия. Русский писатель Владимир Набоков однажды сказал: демократия — это когда портрет президента не больше почтовой марки. Нам до этого очень далеко.
— Господин Сорокин, мы благодарим вас за эту беседу.
29.01.2007