Новое десятилетие. К 60-летию Радио Свобода. Год 2008
Иван Толстой: В 2008 году вышел новый роман (так было обозначено на титульном листе первого издания) «Сахарный Кремль». С его автором, Владимиром Сорокиным, беседовала Елена Фанайлова.
Владимир Сорокин: — Как вы знаете, самая распространенная русская фамилия — не Иванов, а Смирнов, и это многое объясняет. Наши смирные люди до какого-то предела все это перенесут, хотя все может быть.
Елена Фанайлова: — А если не перенесут? «Сахарный Кремль» заканчивается как раз на такой тревожной ноте, когда один опричник убивает другого, когда в Кремле явно назревают какие-то события…
— Смирновы Смирновыми, да, люди смирные, но они смирные до какого-то предела. Когда наступает этот предел, когда раствор социального долготерпения становится уже перенасыщенным, и образуются кристаллы, тогда уже, собственно, делать нечего, и тогда народ будет представлять эту самую волну, собственно, которая будет надвигаться. Когда русский народ выходит на улицу, то правительству останется лишь, переодевшись в женское платье, как Керенский, просто бежать. С этого начинаются все революции.
— Описанные вами опричники с довольно большим успехом подавляют первые ростки таких движений. Я имею в виду «Марши несогласных», которые прихлопываются с такой силой…
— В этой жестокости, собственно, в этой стрельбе из пушки по воробьям я вижу, конечно же, страх и возрастающую паранойю власти, естественную, потому что она знает все-таки нашу историю. В России, к сожалению, история повторяется не только в виде фарса. Я думаю, что если что-то будет происходить, это будет связано не с «Маршами несогласных», а это будут уже совсем другие волны, совсем другие люди. Приход этих людей и этих волн может быть стремительным, может многих ошеломить.
— Вы имеете в виду «коричневых» или «красно-коричневых»?
— Речь даже идет не об их цвете, собственно, а о новой энергии. Это энергия не столичного розлива.
— В книге «Сахарный Кремль» есть одна центральная метафора — сама этот сахарный Кремль, кусочки которого оказываются в каждой из новелл у разных героев, героев самых разных социальных слоев. С одной стороны, он сладкий, белый, прекрасный, а с другой стороны, он раздроблен, он раскалывается на куски. Вот как вы эту метафору объясните?
— Ну, объяснять, трактовать собственную книгу, конечно, неблаговидное занятие. Могу лишь сказать, что мне хотелось выделить некий вкусовой эквивалент нынешней власти как бы. Собственно, даже не нынешней, а вообще власти, которая, может быть, грядет, вот на вкус что это такое. Мне кажется, что это должно быть что-то приторное до горечи, чего, собственно, много не съешь. С другой стороны, в сознании народа это сладкое должно быть, то есть этим можно подсластить жизнь многочисленным Смирновым. Образ сахарного Кремля, он такой многоплановый, как Кубик Рубика. Белый-то есть чистый, это некая чистота как бы в осознании этой власти народом, это нечто как бы над нами. С другой стороны, он очень хрупкий, он может разбиться. Но с третьей стороны, он увесист как некий кирпич. А если это все падает с неба, то он может и убить, собственно. В общем, там есть и сладость, и горечь, и хрупкость, и угроза.