VRP в своем лабиринте

Фенечки

Обложка — омерзительна и безупречна: раскрашенный в фотошопе Боголюбов в роли Чкалова. Вскоре к ней привыкаешь и забываешь первое прилагательное как первую любовь или ромашку в книжке между экзаменами и летом. Книжка питается эстетикой советского коллективного тела, но существует вопреки ему, как нематода.

Известная визуальность текстов Сорокина уже не самодостаточна, как в «Романе», а инструментальна: эрегированный член — olo — читается на всех языках, вагина стала большой жирной О. Такой морфинг чтения — в смотрение, подростковое свойство сетевой текстуальности:-) , for example. С другой стороны — оглавления в книжке нет, чтоб, значит, читали, а не смотрели.

Прочитанное радостно трогать, как объект из голубого сала — прохладный, чрезвычайно уютный, склоняющий к интимности. Он защищает от репрессивных фантазмов женских романов и эзотерических бестселлеров.

Я памятник себе

Голубое сало — стратегическое вещество, типа папиного плутония. Генераторы этого вещества — объекты-клоны VRP от Толстого-4 до Набокова-7 — тайная ученая фишка с государственным финансированием. Литература онтологизируется в стиле советских загадок природы, над которыми бились сахаровы и харитоны в подземных арзамасах. В романе — такой же бункер.

Голубое сало VRP, вещество с нулевой энтропией, неуязвимое даже для водородной бомбы — это перверсия извечного соблазна VRL **, в предыдущей эстетике обозначившего себя формулой «рукописи не горят». Заморочка исчерпана, сгорает все, и учитывающая эти факты литература ночует в романе о литературе как Чкалов на обложке, типа не сама. Вместо нее — разворачивание экзистенциальных метафор, плавание в текстуальности по жизни, в том числе и буквальное — в качестве запятой. Речь идет уже не о рукописях, а о состоянии накопления вечности. В каждом VRP есть голубые отложения вечности, прочнее всякой меди.

Голубое сало — онтологический абсолют, вещество-Бог, полюс противостояния хаосу. Что происходит с этой космической ценностью в современном мире? Концептуализация процесса — в обмене репликами (Сорокина с Курицыным) о чем-то совсем другом, допустим, об О:

827. …умная теория про знак, предшествующий референту, на практике оборачивается просто торговлей языком и мозгами. Володя, я правильно объясняю про Говноебова? 18.04.99 12:05 slava

828. Абсолютно, Слава, рипс пень тань шагуа! 18.04.99 16:40 ВЛдмРсрКН

Сталин, изрядный швец, кроит мерцающую голубую накидку адресату писем Borisa.

Заключение патологоанатома

Писатель вынужден додумывать до конца. Додуманное можно не договаривать. Потому что договориться можно до конца литературы. Термодинамика у процесса такая. Однако именно на разрушении и договаривании до конца работает механизм современного искусства. Хирургическое расчленение тела литературы, не оставляющее тайн, — основание эстетического метода. Искусство должно стать прозрачно до самых своих бессмысленных желез.

Сорокин последовательно деконструирует литературу как сумму компонентов и описаний этих компонентов. Результатом деконструкции оказывается впечатляющая литература. А не набор приемов, стилей и пр., как можно было бы ожидать. Патолого-анатомическое заключение становится литературным фактом. Текст заключения обволакивает хирургический метод, превращает деконструкцию тела VRL в. новое тело, в текстуальный объект, где в качестве реальности выступают рефлексии по ее (реальности) поводу. Т. е. как бы сало этой реальности. Естественно, что препарируемая VRL больше любого уточняющего ее артефакта. Посверкивающий скальпелем Сорокин вырезает уютный аппендикс в ее лабиринтном теле и обустраивает там алтарь VRL. На алтаре — руководство по анатомии: Н. И. Петренко. Механическая обработка голубого сала (для внутреннего пользования).

Генетическая метафора. Оракул-1

Литература конструируема или творима? Механизм она или жизнь?

Зачатая в пробирке прозрачная жизнь не менее живая, чем зачатая в О. Сконструированная мышь с человеческим ухом на спине замечательно себя чувствует и как объект авторского права с запатентованной ДНК, и как художественный объект на плече у модели. И как просто мышь, хочется верить в мышь. (Хотя для культурного состояния не важно, сделали ее в пробирке или в компьютере.)

VRL — это тоже уникальная жизнь, как всякая комбинация генов. Репродуцируемая и конструируемая жизнь. Что открывает проблематику оригинала и копии, обсуждать которую здесь не место. Достаточно сказать, что наследственность, читаемая как судьба, взаимодействует со средой и обеспечивает несходство тела и его замысла. Если оракул — это генетика, то ее избегание даст Эдипа. Или VRP. Оракул сбывается.

Сорокин внедряет в литературу генетическую метафору. Как клон генетически не отличается от оригинала, так и тексты клон-VRP, вопреки семантике, генетически подлинны. Клон-писатель у Сорокина начинается там, где писатель закончился. Толстой-4 умыт и умен, словно переписан Буниным. (Иван Алексеич желал графа переписать на фиг.) Пастернак-1, похожий на лемура — генетический VRP, а на лемура похож потому что судьба его спрямлена до скрипт-процесса — ему не надо поле переходить.

Оракул-2

«Голубое сало» убеждает в том, что абсолютно все — литература, жизнь, социальное, технологическое, символическое — конструируется, что ничего не имеет под собой никакого предсущего основания. (С другой стороны — идет отчаянный поиск этического фундамента в экологических или иных тотальных системах взглядов, технологичных в своей основе. Голубое сало — вещество, без кавычек — легко решает эту антиномию постмодерна, обозначенную еще Фредриком Джеймисоном.)

Любой вопрос о реальности меркнет перед абсолютной, неуничтожимой реальностью голубого сала. Реализм VRL вписывается в спектр эстетических практик как всякий прочий неповторимый изм. Неповторимость носит декоративный характер и представляет специфическую комбинацию претензий: на исключительность отношений с миром, истиной, удовольствием, Богом и чем-то еще. Некоторые претензии вторичны: система конструирует, к примеру, окружающую действительность, а потом вступает с ней в отношения. Эстетические.

Сорокин описывает реальность как конструируемую структуру. Генетическая метафора погружает любую жизнеспособную уникальность в спектр культурных конструкций. Сорокин работает со значительной частью этого спектра.

Для Немзера механизм всегда мертв. Тот факт, что жизнь может быть сконструирована, доступен еще не всем.

Терапия мертвого тела

Сорокин делает принципиальные вещи. Отчетливо видно, сколь терапевтично-инструментальна перегнанная текстуальность VRL. Это не личная замороченность Сорокина, но свойство процесса, который делает из нормального человека — писателя, т. е. мутанта, вытесняющего в текст сущностную, вероятно, кривизну мироустройства, данную ему в ощущении. Например, языка — т. е. инструмента, заточенного опосредовать это ощущение наилучшим образом.

Язык искажается телом писателя. Клонированное тело Чехова-3 почти не деформировано, у него нет только желудка, замечает самый плотоядный из живых VRP Владимир Сорокин. (Люди обедают, только обедают, а в это время…)

Вязкий, заикающийся и провоцирующий ауру перед падучей язык Достоевского-2, 79% соответствия. Достоевскому тело нужно для письма, литература рождается из преодоления тела.

Тело — инструмент письма. (Иногда — буквально, как у Набокова-7: «щепку от стола он макал в свою левую руку, как в чернильницу. Таким образом, весь текст написан кровью».) Платонов-3: самый М-предсказуемый текст. Платонов-3 ничуть не изменился: как был журнальным столом, так им и остался.

Меняющиеся и неменяющиеся тела как эмблемы письма (скрипт-процесса, sorry) — это такие же нагруженные мировоззренческие метафоры, как лабиринт в античности, сфера во времена Просвещения и зеркало в танском Китае. В них свернуты актуальные смыслы, все указывает на все. Этого всего — не много. Как и в античности, во времена Просвещения или в танском Китае. Пастернак-1 в теле лемура совершенно не изменился.

VRL и власть

Курицына затрахали Сталин с Гитлером. Не знаю. Власть — вещь обусловленная, как и литература, но менее реальная: от занятий властью голубое сало не откладывается. Белое — сколько угодно, а голубое — нет. Но белое умирает вместе с владельцем. И потом, VRP и власть — эту тему не Солженицын открыл, а, по крайней мере, Сократ (он в тюрьме начал стихи писать).

Писатель вынужден додумывать до конца. В конце должно прояснится — масоны мы или право имеем. Не проясняется. Потому что право имеет только действие. Литература — не действие. В отличие от власти.

Кроме того, понятием письма управляет этноцентризм, объяснил Деррида. Тираническая идея, собиравшая русский этнос как магнит опилки, определяет коммуникативность, мировоззрение и эстетику основной массы этих опилок. Хотя Сорокин не социален (его не интересует читатель), он, как любой VRP — медиум, поскольку понятием письма управляет этноцентризм.

Жизнь вообще утомительна. В этом смысле Сталин, Гитлер, Деррида — одинакова манда.

Сталина и Гитлера как социальных персонажей, конечно, много, чрезмерно много, как любой тиранической власти, но к ним не может быть литературных претензий: их присутствие обосновано, сюжетные линии завершены, с их свитами тоже все в порядке.

Что делает власть с литературой? Украшает ею народную жизнь: Сталин сплачивает 420 шматков голубого сала в плащик для пидора.

О любви

Хотя slava — тоже медиум. Его затраханность — вопрос не только личных, но и общественных сексуальных предпочтений. Поэтому о любви.

Куски клон-VRL плавают в холодной текстуальности дневников и пронзительных писем Borisa своему любовнику. Со всей тоской и тягой любовного текста к своему адресату. Предмет любовного письма — пишущий. И о чем бы он не писал — об охоте на рябчиков с «оружием, у которого можно регулировать силу заряда» — письмо все равно скатывается к основанию чувства, к «угнать вонючий китайский флаер и долететь до твоих острых лопаток».

Но любовь в отсутствии предмета любви — ностальгическая мастурбация в лабиринте. При чем здесь Сорокин и покинутая Богом VRL, два стойких оловянных солдатика post-modern condition? Тексты клон-VRP, и семя их брызжет прямо в реальность.

Все-таки любовь, даже при том, что из нее делают военные с их свинской склонностью к вонючим разновидностям мультисекса (типа 3+Каролина) — это голубая мерцающая неизменность, что пребудет при любых геополитических раскладах.

Как нам обустроить Россию

Геополитический прогноз Сорокина, разумеется, языковой: англо-китайская вышивка по русской грамматике очаровательна и виртуозна. («Это не воспоминание. Это мой временный, творожистый brain-юэши» и много другого. Юэши — лунное затмение.) Компактный свинг выразительности. Выдающийся американский лепет на ту же тему — «Заводной апельсин» Энтони Берджеса. Для Сорокина китайский — что для Берджеса русский. Иероглифы транспонированы в кириллическое письмо, как похоже обошелся с русским Берджес, написавший, допустим, GOVNO (книжка осталась в восьмидесятых). Рипс! У Сорокина больше чем два словаря.

Обустройство России — еще один извечный соблазн каждого VRP и место отталкивания Сорокина, вменяющего шестидесятникам проститутское употребление искусства в целях переустройства мира. Для макияжа социализма на лице.

Три мифологические территории — Россия, Украина и Сибирь — после распада совка в западном brain-юэши оказались пристроенными на две трети. Украинский миф болтается между современностью и Гомером, это отдельная как будто уже литература.

Сибирь — весьма продуктивный миф, требующий эпического развития. Сибирь Сорокина абсолютно хтонична, вся ее интенсивная и космологически актуальная история протекает под ебимой землей. Это женская история. Что косвенно свидетельствует о ее неразвитости. Яркий мужской миф о Сибири мне встречался только у Карамзина.

Богооставленность VRL

Конструкции для разбирания популярных мифов и коллективно-бессознательных представлений циклопичны и монструозны. Когда эти конструкции будут кибенезированы, скорее всего выяснится их топологическое родство с тем, на уничтожении чего они утверждают себя. Вот бензопила, вот дерево, или лучше так: вот болотная лилия, а вот платан, осушающий болота. Поскольку культура растительна. Сорокинская биофилология — это, вероятно, действительно будущая фундаментальная наука, как астро- или ядерная физика, сталин — это ленин сегодня.

С середины книги начинается деконструкция поэзии. Юродивая ААА лижет подошвы узких ботинок Сталина, сплетничает ему на его жену — поскольку ясновидящая (в чем она признавалась за пределами «Голубого сала», в маленьком тексте о Модильяни). Тут всплывает тема автора как персонажа другого автора. Тинейджеры Белка, Женька и Андрей, не сумевшие проглотить черное яйцо ААА возразят, что кошка может съесть мышь, но может ли мышь съесть кошку? Кажется, они всплыли по инерции письма, существования вне романа у них нет, выкинуть было жалко. Повисли. Пусть висят. Мерзкий Йоська тоже повис.

Телесное несходство героев и прототипов как обтянутая мехом чашка указывает на принадлежность к иному, чем мемуарное, пространству. Обязывает к иному способу чтения. Предсказуемое несходство — это не вина, Дуня, это — маркер.

Об интерпретации. Иллюстрация

— Почему вы ставите «Собачье сердце»?

— Эти темы актуальны у нас в Германии…

— Какие темы?

— Во-первых, тема пересадки органов, во-вторых, отношение к животным…

Возможно, в переводах Сорокин читается в традиции Достоевского, в серии репрезентаций загадочных русских душ извращенцев и психопатов. Возможно также, что читатели правы.

Моя маленькая сорокиниана

В записных книжках Венедикта Ерофеева: «Сор[окин] как Дант. Когда великий Данте проходил по улицаи Равенны, девушки шептали: «Смотрите, как лицо его опалено адским пламенем!».

Когда это писалось, Сорокину не было и шестнадцати.

Но кто теперь посмеет сказать, что это не тот Сорокин и вообще не Сорокин?

Примечания

* VRP — Velikyi Russkyi Pisatel
** VRL — Velikaya Russkaya Literatura

1999