Сердца четырех / 6
За 72 километра до Ачинска на станции Боготол в вагон № 7 подсели трое железнодорожных рабочих в ватниках и желтых безрукавках.
— А в депо баили, что ты в декретном! — улыбнулся старший из них проводнице. — Думаем, неуж последняя землячка с «Енисея» сбежала? Никто чаем не напоит!
— Напою, только валенки оббейте! — усмехалась проводница.
Стоящий в коридоре Ребров подмигнул Ольге. Она взяла сумочку, открыла, вынула зеркальце и помаду и стала красить губы.
— Вы, Оленька, и без этого — Софи Лорен, — заметил лежащий напротив Штаубе.
— Капиталистическое по семерке, — сказала Ольга.
Штаубе с кряхтением приподнялся. Сережа проворно слез с верхней полки, сунул кубик Рубика в рюкзак.
— У тебя опять полным-полна коробочка? — спросил проводницу рабочий помоложе.
— Да всего двенадцать человек! Занимайте любое купе, я сейчас чаю принесу.
— Вот это — дело! — Рабочие вошли в первое купе.
Ребров вошел в свое купе и сел у открытой двери.
— А я-то думала, вы опять в Зерцалах подсядете, — проводница наливала кипяток из тендера.
— Так тут заносы были — не расхлебаешь! С обеда чистили. В Вагине три поезда встало.
Ребров посмотрел на часы:
— 22.16. На 17 минут опаздываем. Всем собираться.
В Ачинске вошли двое пассажиров: мужчина в полушубке и кубанке, с чемоданом, и женщина с двумя сумками, в белой дутой куртке.
— Отлос, — тихо произнес Ребров, бледнея.
В 23.51 проехали Тарутино, Ребров кивнул. Ольга вынула из сумочки пистолет, оттянула затвор:
— Всем на пол. Тут перегородки — пальцем проткнешь.
— Оленька, мне кажется, они в бронежилетах, — пробормотал Штаубе, устраиваясь на полу.
— Спасибо! — нервно усмехнулась Ольга, прыгнула в коридор и дважды выстрелила в стоящего у окна рабочего. Он стал падать, двое других выскочили в коридор с пистолетами в руках, открыли огонь.
— Лягай! — крикнул позади Ольги человек, севший в Ачинске, она бросилась на пол, стреляя по рабочим. Человек в кубанке дал длинную очередь по рабочим из автомата, они повалились на пол. Позади упавших, в тамбуре, показался милиционер с автоматом, Ольга и человек в кубанке выстрелили, он упал. Из купе № 8 высунулся мужчина с пистолетом и выстрелил в женщину в белой куртке, стоявшую с автоматом спиной к человеку в кубанке. Пронзительно вскрикнув, она ответила длинной очередью, мужчина стал оседать в дверном проеме, его спутник начал стрелять из-за него, но успевшая встать Ольга влепила ему в голову две пули, а человек в кубанке щедро добавил из автомата. Продолжая вскрикивать, женщина села на пол, выронив автомат.
— Василю, шо, зацепило? — переступив через ее ноги в унтах, человек в кубанке двинулся по вагону, добивая пассажиров. — У, блядовня! Поганцы!
Ольга рванула дверь второго купе, выстрелила в лицо спящей женщины, бросилась к купе проводницы: та сидела на полу, держась за простреленную кисть, рядом валялся хрипящий «воки-токи». Ольга разнесла его пулей, навела пистолет на проводницу:
— Как насчет чайку?
Покончив с пассажирами, человек в кубанке запер дверь тамбура, вернулся к раненой подруге:
— Где тебя, Василю?
— Дай... — женщина икнула, изо рта ее хлынула кровь, заливая белую куртку.
Ребров и Штаубе высунулись из купе.
— Шо ж вы гады, поховалися, як пацюки, а бабу воевать выставили?! — злобно повернулся к ним человек в кубанке.
— Так надо, — пробормотал Ребров.
— Так надо! А ну помогите хлопцу! — он сменил рожок, подошел к купе проводницы, возле которого стояла Ольга. — Ага. Вот она, гарна дивчина — не пришей к пизде рукав! Сколько лягавых в поезде?
— Не знаю, — морщилась от боли проводница, — они тут... и в первом вагоне. Я ж ни при чем...
— И это тоже ни при чем? — Ольга показала дулом на «воки-токи».
— Это ихнее, — проводница всхлипнула, — они заставили. Говорили — мать убьют...
— Не пизди своим ребятам, — усмехнулась Ольга.
— Микола... Ми...кола, — хрипела раненая женщина. Ребров приподнял ее голову.
— Шо, Василю? — подошел Микола. — Царапнули, гады? Ничо, довезем, лепило выходит.
— Микола... скажи Скобе... пускай мою долю не вкладывает...
— Так ты ж сама все скажешь, друг дорогой. Мы с тобой на такие гастроли забуримся — оторвать и засохнуть!
Кровь снова хлынула изо рта женщины, она закашляла. В ближнем тамбуре раздался свист. Ольга дернулась...
— Спокойно, це Марик, — Микола ответно свистнул. В тамбуре показался Марик в зимней форме железнодорожника, с пистолетом в руке. Переступив через труп милиционера, он поднял его автомат, осмотрелся:
— Ну как тут?
— Та все путем, тильки Ваську зачепило.
— Багаж цел?
— Цел пока, — Ребров отпустил голову затихшей женщины.
— Корень у просеки тормознет, — Марик убрал пистолет в карман.
— Це розумно, — кивнул Микола.
— А Козулька? — спросил Ребров.
— В Козульке вас ждут с гостинцами, — усмехнулся Марик и кивнул Миколе: — Готовь шутиху.
— Ща зробим! — Микола выволок из купе две сумки, набитые бидонами с бензином и толовыми шашками.
— Давайте багаж.
Марик, Ребров и Ольга вынесли все из купе в тамбур. Микола стал разматывать бикфордов шнур.
— А это кто? — заглянул Марик к проводнице.
— Верный друг милиции, — усмехнулась Ольга, застегивая шубу.
— Ага, — Марик на секунду задумался, потом оторвал от простыни кусок, — а ну, давай твою болячку.
Девушка протянула руку, он быстро перевязал ее, с силой затянул узел. Она вскрикнула.
— Не боись, — он вытер испачканные кровью руки о пододеяльник. — А теперь — шевели копытами. С нами пойдешь. Как чрезвычайный и полномочный представитель ментов.
— Дяденька, не надо! — поползла на коленях девушка. — У меня в Красноярске мать больная, отец — инвалид войны!
— Будешь умницей — увидишь своих инвалидов. Это что у тебя? — он пнул сапогом мешок со свиной головой.
— Кабан, — всхлипывала проводница.
— Чай где?
— Тут наверху.
Он открыл шкаф, стал вынимать пачки чая, сахара и печенья и класть их в мешок с головой.
— Зроблено, — Микола показал конец шнура.
— Погоди, — Марик выволок мешок в коридор. — Все в тамбур!
— Сережа, шапку! — Ольга толкнула мальчика, он побежал и вернулся с шапкой на голове.
Поезд стал резко тормозить.
— Запалишь, когда рукой махну! — Марик открыл дверь, морозный воздух ворвался в тамбур. — Давайте, господа! Тут снег глубокий.
Первым прыгнул Ребров с промежуточным блоком, потом Ольга с жидкой матерью, за ними Сережа с рюкзаком и Штаубе. С головы поезда трижды посигналили фонарем, Марик ответил карманным фонариком, махнув Миколе.
— Пали!
— Палю! — Микола поджег шнур, выбежал в тамбур, подтолкнул автоматом проводницу. — А ну прыгай, коза!
Проводница спрыгнула, Микола и Марик последовали за ней. Вагоны дернулись, резко набирая скорость. Поезд ушел.
— Ебаный в рот! — Штаубе вытер снег с лица, заворочался в сугробе. — Приехали...
Кругом было темно. Мутная луна слабо высвечивала опушку леса и невысокие сопки вдали.
— Как мать? — Ребров вытащил из снега промежуточный и поставил на еле заметные шпалы.
— Нормалек! — Ольга с трудом подняла чемодан, крикнула: — Сереж! Как вы там?
— О’кей! — крикнул Сережа.
Минут через пять подошли Марик с тремя автоматами, Микола с мешком и прихрамывающая, плачущая проводница. Марик посветил фонариком:
— Как багаж?
— Все цело, — ответил Ребров.
— Палку потерял, — Штаубе рылся в сугробе. — Посвети!
Марик посветил:
— Поздновато тормознули. Придется до просеки пехом драть.
— Долго? — осматривался Ребров.
— Меньше километра.
— Нет ни хуя! — Штаубе приподнялся с колена. — Сереж, ты хоть помоги!
В направлении ушедшего поезда слабо и коротко вспыхнуло, донесся взрыв.
— О! Це в голови! — улыбнулся Микола. — Наша пыхнет побогаче.
Вскоре яркая вспышка озарила горизонт.
— О, це добре! — щелкнул языком Микола. — А то я вже завагался. О! Бувайте здоровы! — он снял кубанку и поклонился зареву.
— Палка... палка самшитовая, — не унимался Штаубе, — с 58-го года!
— Найдем мы вам новую палку, — Марик выключил фонарь. — Пойдемте, время дорого.
Штаубе плюнул, выбрался из сугроба, подхватив «дипломат» Реброва и свой портфель. Марик взял у Ольги чемодан с жидкой матерью, Микола и Ребров подняли ящик с промежуточным блоком. Двинулись по занесенному снегом железнодорожному пути. Минут через двадцать сзади свистнули.
— Стоп, — Марик поставил чемодан и ответно свистнул. Их догнали двое в форме железнодорожников; у одного на груди висел автомат Калашникова с обрезанным стволом, другой нес небольшую сумку.
— Это ж надо, Марик, я там твой бинокль забыл! — заговорил, улыбаясь и тяжело дыша, тот, что с автоматом. — Когда байду перетаскивали, я его снял, шоб не болтался, а потом тот поц со шпалером навалился, короче, пока мы его с Корнем уговорили, я ж просто совсем натурально забыл про бинокль!
— Бинокль... — Марик потряс уставшей рукой. — У нас вон Коля Василя забыл.
— Шо такое? Грохнули?
— Та зачепило его, Лютик, — Микола громко высморкался, вытер руку о полушубок. — Они ж, гады, понапхались там, як черви в падали, не побачишь, виткеда шмальнут! Тильки я першего пришил, два других повылезло, пид сердце ему и влепили.
— Еб твою... — качнул головой Корень.
— А я ж ему так две понюшки и не отдал! — вздохнул Лютик.
— Мне отдашь, — устало усмехнулся Марик. — Вы в ресторан, конечно, не заглянули.
— Да ну когда ж нам было заглядывать, Марик!
— Скоба с нас шкуру спустит.
— Ресторан! — зло усмехнулся Корень. — Ладно, что живыми выбрались. Дайте закурить кто-нибудь.
Ольга раскрыла портсигар, протянула. Корень, Лютик и Микола взяли по папиросе.
— Закурим, когда в лес войдем, — Марик поднял чемодан. — Подождите, тут же рукой подать...
Прошли еще метров двести по дороге, свернули влево, по глубокому снегу пересекли неширокую просеку и вошли в лес. Закурили. Марик свистнул. Невдалеке раздался ответный свист.
— О! — щелкнул языком Микола. — Добре, шо догадался...
Прошли еще немного.
— Ку-ку! — из-за толстой сосны вышел парень в долгополой шубе, большой мохнатой шапке, с двустволкой за плечом. Рядом стояли две едва различимые в темноте лошади, впряженные в пару саней.
— Притопали! — засмеялся парень. — А я слышал, как жахнуло!
— Здорово, Витя, — морщась, Марик опустил чемодан. — Фу, ебеныть... ну и багаж у вас, плечо вывихнешь...
— Мы не нарочно, — сказал Сережа.
— Ну как там, нормально все? Довезли?
— Василя убило, — Марик зажег погасшую папиросу.
— Во бля! Ментов много было?
— До хуя.
— Это были вовсе не менты, — проговорил тяжело дышащий Ребров.
— А кто ж? — повернулся к нему Лютик. — КГБ, что ль?
— И не КГБ.
— А кто ж це був?
— Потом, все потом, — устало махнул Ребров.
— Ну, тогда поехали, — Марик подошел к лошадям. Проводница упала на колени:
— Дорогие, родненькие мои, отпустите! Я же ничего вам не сделала, я и не знаю ничего! Они ж мне не сказали — кто они и откуда, вошли и пистолет наставили! Отпустите!
Она зарыдала.
— А ну лезь в сани, коза! — пнул ее Микола.
— Вы же меня убьете! Ребята, милые! Не надо! Я вам денег пришлю! Отпустите, не убивайте! Я ребенка жду!
— Кому ты нужна — убивать тебя! — усмехнулся Марик, снимая одеяло с лошадиной спины. — Мы баб не убиваем. Поебем слегка да отпустим. Ребенка не заденем. Садись, не тяни резину.
Рыдающая проводница села в сани. Рядом с ней сели Марик, Ольга с Сережей и Ребров с жидкой матерью. Остальные, подхватив багаж, разместились на вторых, более просторных санях.
— Вить, езжай первым, — Марик разобрал мерзлые вожжи, дернул, лошадь потянула сани влево.
— Н-но! — Витя стегнул лошадь вожжами, сани со скрипом выехали на недавно проложенную колею. — Слышь, там в низине снегу навалило, я через камень ехал.
— Один хрен, — Марик обмотал низ лица шарфом, набросил на ноги одеяло, — давай через камень.
Поехали. Колея петляла меж деревьев, лошади тащили сани, увязая по колени в снегу. Луна вышла из-за облаков и осветила старый заснеженный хвойный лес.
— Долго ехать? — спросил Ребров.
— Часа три, — ответил Марик, сдвигая шарф. — Тайгу проедем, потом нормальная дорога пойдет.
Минут сорок ехали молча за переполненными санями Вити, где шел непрерывный оживленный разговор. Зажатая между Ольгой и Ребровым проводница периодически начинала плакать, потом затихала. Впереди лес пересекли столбы с натянутой колючей проволокой.
— Это что? Лагерь? — спросила Ольга.
— Там написано, — усмехнулся Марик, поднимая воротник.
Подъехали ближе. На столбах виднелись одинаковые металлические щитки:
ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН!
РАДИОАКТИВНОЕ ЗАРАЖЕНИЕ МЕСТНОСТИ!
ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!
Сани проехали меж двух столбов с перекушенной и обмотанной вокруг них проволокой.
— А тут правда опасно для жизни? — спросил Сережа.
— Зимой не опасно, — Марик закурил.
— А почему?
— По кочану! — быстро ответил Ребров. — По витишгу.
Сережа замолчал. Ольга обняла его, прижала к себе и надвинула ему шапку на глаза:
— Спи, младенец мой прекрасный.
— Сама ты спи! — пробурчал Сережа.
Спустились с сопки и выехали на широкую, заваленную снегом дорогу с еле заметными следами саней.
— Це не дуже поганый шлях! — крикнул Микола. — Марик, догоняй!
Витя свистнул, стегнул лошадь, она тяжело потрусила по снегу. Марик стегнул свою, сани дернулись, лошадь побежала. Дорога пролегала по краю большой сопки, рядом с ней тянулись сильно покосившиеся и попадавшие телеграфные столбы с порванной, спутавшейся проволокой. Луна светила ярко.
— Машины тут не ходят? — спросила Ольга, подмигнув Реброву.
— Двадцать семь лет, — ответил Марик.
— У меня рука болит! Я умру! Мне же нужно в больницу! — зарыдала проводница.
— Кровь течет? — Ольга помогла ей вынуть раненую руку из-за пазухи железнодорожной шинели. Белая материя почти вся пропиталась кровью.
— Я ее не чувствую! Она как немая! — плакала девушка.
— Да не ной ты, скоро доедем, — Марик, ежась, сплюнул окурок, — у нас доктор лучше любой больницы.
— Давай еще шарфом перетянем у локтя, — Ольга сняла свой шарф и стала перевязывать ей руку.
Дважды дорогу перегораживали глубокие рвы, которые приходилось объезжать по лесу.
— Вот так, бля! — Марик вел лошадь под уздцы, помогая ей выбраться из снега. — А под Козулькой вообще все перепахано, пешком не пройдешь. Два ряда колючки...
Проехали еще километров 25, дорога обогнула крутую сопку и сползла в широкую долину, почти все пространство которой занимал покинутый город.
— А ну, Лена, поссы с колена! — крикнул Витя, вытянув лошадь вожжами. Сани понеслись под гору. Микола засвистал. Марик стал нахлестывать свою лошадь, поспевая за ними. Проехали скопище ржавой заснеженной техники, обогнули развалившийся и проросший ельником кинотеатр «Саяны» и покатили по улице Чехова. По краям улицы тянулись трехэтажные кирпичные дома с выбитыми окнами и провалившимися крышами. Здание магазина утопало в елках и кустах; сквозь крышу стоящего возле него автобуса рос кедр. Свернули налево и поехали по широкой улице Ленина.
— А как этот город назывался? — спросил Сережа.
— Как и река. Чулым, — Марик снял с лица шарф. — Повезло вам, господа, с попутным ветром. Если б с сопок потянуло — пиздец. Пришлось бы Скобе нас из саней ломами выковыривать.
Подъехали к пятиэтажному зданию горкома партии, Микола свистнул. Дубовые створы главного подъезда отворились, из проема вышел человек в пальто, шляпе и с двустволкой:
— Але, але, и он замерз. Как спичечки.
Не обращая на него внимания, Витя и Марик спрыгнули с саней, взяли лошадей под уздцы и ввели в вестибюль горкома.
— Делали-то вон как, — усмехнулся человек в шляпе, запирая дверь на засов, — але, але, и ладно.
В мерзлом вестибюле горели две керосиновые лампы. Выбрались из саней, стали снимать багаж.
— Воды согрел? — спросил Марик человека в шляпе.
— Воды согрел, воды согрел, воды согрел, — он стал распрягать лошадь.
— Ой! Спину не разогнешь! — потянулся Витя.
— А это что такое? — Сережа подошел к вахтерскому столу, на котором лежал мертвый заяц размером со свинью. Горбатая спина зайца была покрыта шишкообразными наростами, темная от крови морда щерилась желтыми передними зубами.
— Дары природы. Саблезубый заяц, — кашлянул Марик, подхватывая мешок. — Толяп, ты не перекармливай.
— Корми, корми, а все равно — але. — Человек в шляпе завел лошадь за стойку гардероба, поставил перед ней ведро с водой.
— Знедо не первое! — зашипел Ребров на Ольгу.
— Стерильный! Тоже мне! — фыркнула на него Ольга.
Взяли багаж и спустились в подвал. Марик высветил фонарем стальную дверь, постучал.
— Кто? — слабо донеслось из-за двери.
— Балдох! — крикнул Марик.
Массивная дверь отворилась, дохнув теплом и светом.
— Как лучшее! — усмехнулся Киселек, опуская ствол автомата и отступая в сторону. — Буерцы, еби вашу...
— Ах ты, дубинчик, ах ты, попрыгуша-лягуша! — Лютик дохнул ему в лицо.
— Киселек, а я березу видел, — подмигнул ему Витя, внося чемодан с жидкой матерью.
— Та уси побачили ту березу! — засмеялся Никола.
— Буерцы, буерцы! — улыбался Киселек, запирая дверь.
В подвальном помещении было до духоты натоплено, матовые плафоны на потолке светили ровно, стены были обшиты полированным деревом. Стали раздеваться в небольшом гардеробе.
— Господи, неужели в тепле? — Штаубе размотал шарф. — И сортир теплый?
— А как же, — Марик стаскивал с себя тесную шинель железнодорожника. — Пока солярки хватит — ради бога.
Ольга помогла раздеться бледной, покачивающейся проводнице.
— Трюх, трюх к начальнику, — кивнул Киселек.
Ступая по синей ковровой дорожке, двинулись по коридору. У всех обитателей подвала были аккуратно выбриты макушки голов.
— Трюх, — Киселек остановился у двери с табличкой «2-й секретарь», постучал.
— Иди воруй! — закричали за дверью.
— Еб твою мать! — Марик переглянулся с Кисельком. — Он чего — уже?
— Мужик мужика на доске не возит! — засмеялся Киселек и открыл дверь.
Вошли в просторный кабинет, сплошь заваленный всякой всячиной. В углу на матрасе сидел голый Скоба и смотрел видео. Рядом с ним лежал большой станковый пулемет с заправленной лентой. Голова у Скобы была обрита, на макушку был прилеплен круглый пластырь. Он неотрывно смотрел в телевизор, который показывал «Касабланку».
— Трюх, трюх, кто в теремочке живет? — проговорил Киселек.
— Иди воруй! — закричал Скоба так громко и протяжно, что его потное, татуированное тело затряслось.
— Миш, мы тут гостей привели, — осторожно заговорил Марик.
— Иди вору-у-уй! — закричал Скоба.
— Пухначев и Мензелинцев, — громко произнес Ребров.
— Иди вору-у-уй!
— Средмашевские разработки, проект № 365, — продолжал Ребров.
— Иди вору-у-уй! Иди вору-у-уй! Иди вору-уй! — Скоба вскочил и навел на Реброва пулемет. Марик оттолкнул Реброва в сторону, схватил Миколу за волосы и швырнул его в противоположный угол кабинета:
— Серый!
— Иди вору-у-у-у-уй! — нажал на гашетку Скоба. Крупнокалиберные пули искромсали тело Миколы.
— Смотри, задень мне только проводку, — раздался спокойный голос в селекторе, стоящем на захламленном столе.
— Иди воруй? — Скоба бросил пулемет, понюхал свои пальцы.
Ноги проводницы подкосились, она упала на пол.
— Марик, кого? — спросили в селекторе.
— Миколку, док, — Марик снял с селектора засохший кусок хлеба и бросил на пол, — он Василя подставил.
— Иди вору-у-уй! — заревел Скоба.
— Я вам всегда говорил, что хохлы люди ненадежные, — продолжал голос. — Сколько денег?
— Тыщи две, док.
— Поздравляю, — усмехнулся голос. — А поесть?
— Да тоже немного, — вздохнул Марик, — док, тут девка вполне ебательна. Она щас отрубилась ненадолго.
— Понятно, — зевнул голос. — Ладно, заходите по одному. А Сусанин — марш, марш на кухню.
Корень подхватил мешок и, недовольно бормоча, вышел.
— Иди воруй! Воруй! Воруй! — кричал Скоба.
— Пухначев и Мензелинцев! — Ребров подошел к столу, наклонился к селектору. — Пухначев и Мензелинцев!
— Ну слышали уже, что вы кричите, — раздалось в ответ, и селектор выключили.
— Миш, ты скажи тогда Толяпе, пусть этого пидера сволокет наверх, — Марик кивнул на подплывающий кровью труп.
— Иди воруй! — резко выкрикнул Скоба, прыгая на матрац.
Вышли в коридор, прошли немного и остановились у двери с табличкой «1-й секретарь».
— Первый заинька, — Киселек погладил макушку Марика, — прыг, прыг.
Марик вошел, Киселек закрыл за ним дверь:
— Второй заинька будет как у мамки. Побрызгай.
Вторым вошел Витя.
— Третий пукало залезет, и все! — засмеялся Киселек, обнажая выбитые зубы.
— Так я ж охуеваю, Кисель, — взволнованно пробормотал Лютик, входя.
— А после и батончики, — усмехнулся Киселек, скрываясь за дверью вслед за Лютиком.
— Что вы делаете?! — зашипел побледневший Штаубе на Реброва.
— Витя, Витя! — Ольга сжала его руку. — Они могут ничего не знать! Зачем нам тянуть? Делай мост, милый!
— Не мешайте, — Ребров освободил руку и открыл дверь. Они вошли в просторный, чисто убранный кабинет. За рабочим столом сидел док. Рядом с его креслом на коленях стоял Киселек, что-то бормочущий и хватающий дока за колени.
— Руки, руки, — док шлепнул его по руке, протер ему спиртом выбритую макушку, подождал минуту, смазал макушку зеленоватой жидкостью.
— Птичкину, птичкину, миленький... — бормотал Киселек, вздрагивая.
Стоящий рядом Коля стал придерживать его голову. Док запустил руку в резиновой перчатке в десятилитровую стеклянную банку, покопался в прелой листве и вынул толстого голубовато-серого слизняка.
— Птичкину, птичкину, птичкину! — затрясся Киселек. Док посадил слизняка ему на макушку. Коля поднял всхлипывающего Киселька с колен и подвел к длинному столу, за которым неподвижно сидели рядом Марик, Лютик и Витя. Слизняки на их макушках еле заметно шевелились. Коля посадил Киселька рядом с Витей.
— Дай на четверых пока, — сказал док, снимая перчатку с руки.
Коля вынул из потрепанного тубуса две метровые спицы, протер их спиртом. Сидящие за столом подняли левые ладони. Проткнув их по очереди в точке хэ-гу, Коля нанизал ладони на спицу. Сидящие подняли правые ладони. Коля нанизал их на другую спицу.
— Дай тридцать, чтоб не ныли потом, — док обвязывал горло банки марлей.
Коля включил реостат, отрегулировал, подсоединил его клеммы к концам спиц. Сидящие за столом затряслись. Слизняки на их головах стали розоветь. Когда они стали цвета спелой вишни, Коля выключил реостат. Сидящие бессильно повалились на стол. Коля надел резиновую перчатку, снял слизняков с их голов, сложил в банку синего стекла и закрыл крышкой. Док тем временем вырезал из перцового пластыря четыре кружка, подошел к сидящим. Коля протер их макушки спиртом, док налепил на них круглые пластыри. Пока Коля вынимал из рук спицы, док достал из сейфа конусообразный войлочный футляр, запертый на миниатюрный висячий замок. Отперев замок, он открыл футляр и вынул узкую золотую пирамиду, вершина которой была из серебристо-зеленого металла. Набрав шприцем из пузырька прозрачной жидкости, док с силой воткнул иглу в вершину и выпустил жидкость в пирамиду.
— Ну, неваляшки... — Коля стал шлепать сидящих по щекам. — Па-а-адъем! Ждать не будем.
Они постепенно очнулись.
— Быстро, быстро! — док хлопнул ладонью по столу. — Кто клин сосет?
— Я, — прошептал Киселек.
— Я, — прошептал Лютик.
— Трение?
— Я, — прошептал Витя.
— Я, — прошептал Марик.
Док передал пирамиду Кисельку, который сразу же стал сосать вершину. Коля протянул Вите и Марику две одинаковые эбонитовые палки. Витя и Марик встали на колени друг против друга, уперлись лбами и стали быстро тереть палками шеи.
— Док, можно, я по-белому сегодня? — спросил Коля.
— Погоди, сейчас с бабой поможешь, — док убрал шприц и пузырек.
— В столярке опять? — тоскливо спросил Коля.
— Да, да, — док вышел в коридор.
— Слушайте! Вы нам, наконец, уделите внимание? — двинулся за ним Ребров.
— Да, да, пойдемте, сейчас... — док прошел по коридору, отпер ключом дверь столярной мастерской, вошел, включил свет. Ребров, Штаубе, Ольга и Сережа вошли за ним. Коля привел пошатывающуюся проводницу и стал быстро раздевать ее.
— Сейчас, сейчас, — док успокаивающе кивнул Реброву, взял ремень и стянул голые локти девушки у нее за спиной. Девушка вскрикнула.
— Не бойсь, больно не будет, — Коля расстегнул ее черную юбку.
— Я беременна! — заплакала девушка.
— То-то я смотрю, живот... — Коля дернул юбку.
— У меня мать больная, ребята, отец инвалид! Вы меня отпустите?
— Отпустим, — кивнул док, роясь в инструментах.
— Ваш... этот сказал — поебем и отпустим, а ребенка не заденем... ребята, я денег пришлю! — зарыдала она.
— Поебем и отпустим, это точно. Ребенка не заденем. Это я гарантирую. Давай, — док подошел к столярному станку.
Коля подволок голую девушку, они быстро зажали ее голову в деревянные тиски. Она громко закричала.
— Да не бойсь ты, не больно ведь, — Коля слегка ослабил зажим. Док приложил к затылку девушки электрорубанок, включил. Девушка завизжала. На пол посыпалась костная стружка.
— Все, все, — он выключил рубанок, осмотрел отверстие в затылке и стал расстегивать брюки. Девушка визжала, кровь тонкой струйкой протекла по ее спине.
Док приспустил брюки, стянул трусы и направил свой напрягшийся член в отверстие:
— Милая...
Член вошел в череп девушки, выдавив часть мозга. Девушка замычала, засучила голыми ногами.
— Милая, милая, милая, — док задвигался, облокотившись на станок.
Девушка мычала. Кровь и мозговое вещество стекали по спине. Ноги ее судорожно задергались, в промежности показалась кровь, она выпустила газы.
— Милая, милая, ми-и-ила-а-ая, — застонал док, прижимаясь лицом к станку.
— Мы ебем наверняка, — улыбнулся Коля, перебирая инструменты.
Док громко застонал и замер. Девушка молча дергалась. Док приподнялся, член его с чмокающим звуком вышел из черепа. Он подошел к табуретке, на которой стояла кастрюля. Коля подал ему обмылок и скупо полил воды из бутылки.
— Ой, ой... — вздохнул док, неторопливо обмывая член.
— Птичьи гнезда! — засмеялся Коля.
— Пухначев и Мензелинцев! — выкрикнул Ребров, теряя терпение. — Пух-на-чев! Мен-зе-лин-цев!
— Который раз вы это повторяете? — усмехнулся док.
— Любезный, мы что вам — бедные родственники?! — дернулся Штаубе. — Попрошайки?! Я вам в отцы гожусь!
— Мы уже час потеряли!
— Вам все равно до рассвета ждать придется, — док вытер член поданным Колей полотенцем. — Ночью к ангарам не пройти.
— А с фонарями? — спросил Ребров.
— Костей не соберете. Там все на соплях, все валится.
— А как же... какого хуя мы надрывались?! — воскликнул Штаубе.
— Не надо при мне выражаться, — поморщился док, застегивая штаны. — Грудь у вас?
— У нас.
— Покажите.
Ребров открыл «дипломат», вынул пакет с частью груди Леонтьева, протянул доку. Док развязал пакет, посмотрел:
— Так. Шрамик, волосики, сосочек. Под Новый год лично целовал... Коль, это вместе с чувихой — наверх.
Он бросил пакет на пол. Коля разжал тиски станка, труп повалился на пол.
— Еще б чуть-чуть, и родила! — Коля подмигнул Ольге и развел ноги трупа. В окровавленных гениталиях виднелась головка ребенка.
— Где промежуточный? — док вышел в коридор.
— Вон там, — Ребров двинулся за ним. Возле комнаты Скобы ползали Марик и Витя. Из открытой двери доносился плач Толяпы.
— Сюда, — док поднял промежуточный, вошел в комнату связи и поставил ящик на стол. — Ой, ну и махина...
— Больненько... больничко... — плакал Толяпа.
— Открывайте, — док отпер несгораемый шкаф.
Ребров открыл промежуточный. В дверь вползли Марик и Витя. Док вынул из шкафа блит и патрон, стал свинчивать.
— Господи, — пробормотал Штаубе, — а я думал... господи!
Ребров повернул рычаг поперечной подачи, сдвинул гнек на 3, перевел рейку на 2. Марик поцеловал сапог дока.
— Пшел, — док отпихнул его сапогом.
— Больнаааа! Боольнааа! — закричал Толяпа.
— Заприте дверь, — пробормотал док, подходя и склоняясь над промежуточным.
Ольга заперла дверь. Док вставил блит в осевое гнездо, стал осторожно поворачивать. Ребров тронул рычаг продольной подачи. Гнек завращался, блит стал погружаться в гнездо.
— И без всякой электроники, — усмехнулся док, — только не форсируйте.
— Как же! — радостно бормотал Ребров, — 6, а потом 8 и на параклит.
Марик подполз к доку и поцеловал его сапог. Ребров перевел подачу на 6.
— Иди воруй! Иди воруй! — застучал в дверь Скоба.
Блит погрузился до красной риски. Ребров перевел подачу на 8, оттянул параклит.
— Иди воруй! Иди воруй! — стучал Скоба.
— Сволочь... завтра пошлю лес валить! — крикнул док.
Марик подполз к ногам Ольги. Блит погрузился до главной отметки. Ребров снял подачу, перевел гнек на 0 и облегченно выдохнул:
— Хоп.
Ольга потянулась к сумке, но Марик схватил ее за ноги, дернул. Она упала, Витя схватил сумку.
— Стоять, — док выхватил из кармана пистолет, навел на Реброва, попятился к двери, отпер. В комнату с оружием в руках ворвались остальные обитатели подвала.
— А, блядище! Задергалась, падло! — Марик боролся с Ольгой, выкручивая ей руку.
— Руки за голову! — скомандовал Толяпа и молниеносным ударом сбил Реброва с ног.
Штаубе и Сережа подняли руки.
— Во, — Витя вынул из Ольгиной сумки пистолет, протянул Толяпе. Толяпа, не глядя, сунул пистолет за пояс, оттолкнул Штаубе, подошел к промежуточному:
— Ну?
— Все, все сделали, — замахал руками док. — Кончай их на хуй.
— А замок?
— Что замок? Замок сами откроем.
— Ты?
— Ну... все вместе. Откроем, откроем.
— Откроем? Ай-яй-яй... — Толяпа удивленно покачал головой и ударил дока ногой в грудь. Док полетел на пол.
— Ген, про замок пацан знает, — сказал Скоба, — Леонтьев на него указал.
— Сходи под хуй со своим Леонтьевым, — Толяпа закрыл промежуточный.
Марик заломил Ольге руку и сел ей на ноги:
— Вот так, стерва.
Толяпа схватил Сережу за волосы:
— Ну? Скажешь про замок?
— Хуй тебе! Хуй тебе! — закричал Сережа, вырываясь.
Толяпа швырнул Сережу на пол:
— И не только хуй. Яйца, глаза, уши — все отдашь, пока не скажешь. Тащите его в душевую. А этих обшмонать и в кондей. Рыба, Вальтик — отвечаете за них.
Киселек и Лютик уволокли Сережу.
— Не скажет ваш выпиздень — станем из вас кишки тянуть, — Толяпа пнул сапогом Ольгу. — А тебе я пизду разорву. Лично.
Реброва, Ольгу и Штаубе обыскали и втолкнули в темную пустую кладовую. Витя запер их на ключ. Корень притащил скамью, приставил к двери. Они сели на скамью.
— Он мне сломал что-то, — Ребров в темноте ощупывал себя, — ой, больно...
— Так просраться! — выдохнул Штаубе. — Все просрать и проссать в одну минуту! Ольга Владимировна, где вы были со своей реакцией?
— А вы где были... гады, гады, гады! Витя! Как же так?! Почему они знали? Витя! Витя!
Ребров молчал. Донесся душераздирающий крик Сережи.
— Гады! Гады! — Ольга заколотила в дверь. — Козлы ебаные! Отпустите его!
— Отпустим, — донеслось из-за двери. — Выпотрошим и отпустим.
— Мудак вонючий! Говно!
— Будешь тявкать — выгоню на мороз.
Сережа закричал.
— Гады! Что они с ним сделают? Витя! Ну что ты сидишь! — она толкнула его в темноте.
— А! — вскрикнул Ребров. — Больно... Наверно, это Голубев. Да. Я не проверил по раскладке его ряды. Он мог знать Леонтьева. 62,1 — это не клэно, это, погоди... нет! — он подполз к двери. — Погодите! Откройте! Его нельзя трогать! Нельзя разрушать!
— Влипли, влипли! Тьфу, ебаный ты в рот! — плевался Штаубе. — Мордой и в говно! На тебе! Дышите глубже, мудачье!
— Сереженька... гады! Он не знает ничего! Козлы тупые! Вы же все погубите! Открой, козел!
— Я вот тебе открою, — отозвался жующий Витя.
— Все! На хуй... — Штаубе задрал штанину и стал на ощупь отстегивать протез. — Взорвусь на хуй. Хватит.
— Как? Что вы? — рассеянно спросил Ребров.
— У меня граната в протезе. Давайте все разом. Сил нет... на хуй эти фундаменты...
— Какая граната? — Ольга коснулась потной головы старика.
— Обычная... хуй ее знает какая, давайте, милые. Все равно помирать, Оленька...
— Подождите... где?
— Тут, в основании, проволоку удалить, а в трубке шнурок... милые, давайте головами на протез, а я за шнурок дерну.
— Ну-ка, дайте, — Ольга забрала у Штаубе протез, зашептала: — Какое оружие у этих двух?
— У одного пистолет, у другого... не помню, Оленька, миленькая, они вам пизду разорвут, а нас в мозги выебут, давайте взорвемся!
— Тише, не орите. Ползите в дальний угол, Витя, быстро туда. Уши заткните, рты откройте.
— Оля, Оля!
— Ползите, я ждать не буду! — Она вставила трубку протеза в дверную ручку, постучала в дверь. — Ребят, простите меня! У меня для вас очень важное сообщение!
— Слушаем вас, товарищ баба! — усмехнулся Витя.
Ольга вытянула проволоку, дернула за шнурок и бросилась в угол.
Взрыв разнес дверь. Ольга выбежала в задымленный коридор, выхватила из кармана изуродованного взрывом Вити пистолет Макарова. В противоположном конце коридора из душевой выбежали Марик, Киселек и Коля. Стоя на коленях, Ольга открыла огонь. Марик упал, Киселек и Коля ответили из автоматов. Ольга бросилась в противоположную кладовую комнату. Ребров схватил за ногу дергающегося, окровавленного Корня, втянул в кладовую. Штаубе вытащил у него из-за пояса наган, стал стрелять, высовываясь из-за двери. Автоматная очередь вспорола дверной косяк над его головой. Штаубе спрятался.
— Бросьте мне, не переводите патроны! — крикнула Ольга. Штаубе бросил ей наган.
— Бегите к лестнице! — Ольга выпустила из нагана четыре пули, одна из которых попала Коле в грудь. Штаубе запрыгал в прихожую, махая пустой штаниной. Ребров, хромая, бросился за ним. Толяпа дал длинную очередь, две пули попали Реброву в правый бок, у Штаубе на левой руке отлетел указательный палец. Ольга бросила опустевший наган, выстрелила из пистолета. Пуля разорвала Толяпе щеку.
— Мочить! Мочить! Мочить! — закричал он, скрываясь в одной из комнат. В коридоре появился Скоба с пулеметом. Ольга бросилась в прихожую, к двери, вверх по лестнице. Штаубе тащил за руку Реброва:
— Ну, ну!
Ольга схватила Реброва за другую, они поволокли его наверх.
— Промежуточный... делать надо по 19... — кашлял Ребров.
— Да ебись в рот ваш промежуточный! Из нас решето сделают!
— Спрячьтесь возле лошади, там темно! Они все за мной наверх, а вы в подвал! — Ольга побежала на второй этаж. Штаубе с Ребровым скрылись в вестибюле. Скоба первым выбежал из подвала на лестницу и дал очередь.
— Соси хуй, козел! — закричала сверху Ольга.
Скоба, Киселек и Лютик ответили огнем. Куски мрамора и штукатурки полетели вниз.
— Хули шмалите в молоко, давай за ними! — крикнул Толяпа. Скоба, Киселек и Лютик побежали наверх.
— Иди в буфет и встань там у лестницы, — сказал Толяпа доку. Док побежал направо от вестибюля. Толяпа оторвал от рубашки кусок, приложил к щеке:
— Ебать тебя...
Взял автомат левой рукой и пошел налево по коридору. Ольга вбежала на четвертый этаж, пронеслась по коридору и встала за колонной в холле. Вокруг было холодно, но не темно: луна светила сквозь большие, полуразбитые окна холла. Ольга вынула обойму, сосчитала патроны: два в обойме, один в стволе. Быстро прицелилась в углы окна, прошептав:
— Тук, тук, тук.
На лестнице послышался шорох. Ольга сняла сапоги, взяла в левую руку. Киселек осторожно двигался вдоль стены коридора, держа автомат наготове. Дойдя до первой двери, он распахнул ее ногой, вбежал, осмотрел комнату и сразу выбежал. Когда он приблизился к холлу, Ольга издала громкий гортанный звук и бросила сапоги налево. Киселек дал очередь в сторону упавших сапог, Ольга прыгнула из-за колонны направо, выстрелила. Пуля попала Кисельку в левое плечо, он закричал, нажал на спусковой крючок. Ольга сделала два стремительных прыжка, выстрелила. Пуля попала ему в левый бок, он кричал, ведя стволом за Ольгой, она прыгнула за колонну, пули разнесли мраморную облицовку. Киселек упал на колени, потом вскочил, побежал, упал за другую колонну, хрипло позвал:
— Батон! Вася!
Ольга снова издала гортанный звук, выбежала из-за колонны. Киселек выстрелил, Ольга прыгнула вправо, влево, вправо, подбежала к его колонне, встала за ней. Киселек подтянул под себя ноги, приподнялся на колени. Ольга пронзительно закричала, выглянула из-за колонны слева, он выстрелил, она прыгнула вправо, изогнулась, вытянула руку и выстрелила ему в лицо. На лестнице послышался топот. Ольга бросила пистолет, схватила автомат, пробежала по коридору, прыгнула в открытую дверь. Скоба и Лютик подошли к трупу. Скоба присел, повернул к свету изуродованное лицо трупа:
— Даешь по кабинетам, я прикрою.
Лютик стал по очереди осматривать комнаты. Когда он заглянул в библиотеку, Ольга закричала. Лютик дал очередь по стеллажам с книгами. Стоящая за шкафом Ольга нажала спуск: длинная очередь прошила шкаф, Лютика, окно в холле. Ольга побежала в глубь библиотеки. Скоба переступил через дергающегося Лютика и открыл огонь из пулемета. Ольга бросилась на пол. Скоба двинулся по проходу между стеллажей, стреляя короткими очередями. Крупнокалиберные пули кромсали книги, лента волочилась по полу. Лежа за поваленным стеллажом, Ольга взяла покрытую толстым слоем пыли книгу, бросила через проход. Скоба замер, присел на корточки. Ольга взяла другую книгу, кинула подальше. Скоба снял со стеллажа книгу, кинул. Ольга взяла книгу, села, навела автомат на проход. Скоба брал книги и кидал вперед. Одна из них попала в Ольгу. Ольга кинула свою книгу. Скоба дал длинную очередь веером, прислушался. Ольга сложила губы трубочкой и издала мягкий тонкий звук. Скоба двинулся по проходу. Пулеметная лента шуршала по полу. Ольга замолчала. Скоба остановился. До Ольги оставался один стеллаж.
— Знаешь, — сказала она.
Скоба шагнул к ней из прохода, навел пулемет:
— Ну-ка.
Ольга бросила автомат, встала:
— Они.
— А ты думала — мы? — злобно усмехнулся Скоба. — Платочница хуева! Ну-ка топай сюда.
Ольга прошла по проходу к двери:
— Можно, я сапоги надену? Я тебя... сразу не узнала... ты такой толстый...
— Иди! — он подтолкнул ее стволом пулемета. Они вышли в холл, Ольга нашла сапоги, стала натягивать.
— Про Сашку сама придумала, или хреновья твои подучили?
Ольга молчала.
— Топай прямо.
Она пошла по коридору, дуя на озябшие руки. Возле запасной лестницы остановилась.
— Топай вниз, — подтолкнул ее Скоба.
Ольга опустилась на колени:
— Погоди...
— Ну!
— Погоди... я не могу так. Погоди! Там послойная окраска! Я же не могла все придумать! Нельзя ведь сразу!
— Вали вниз! — Скоба толкнул ее ногой. — Спой мне еще про шкалу!
— Я не могу сразу! — зарыдала Ольга. — Там метки! Я не машина! Я люблю тебя! И всегда любила! Всегда, Боря.
— Вали, не теряй время!
Ольга стала спускаться по темной лестнице. Скоба двинулся за ней.
— Там метки! Нельзя! Нельзя! — рыдала она.
Едва они прошли третий этаж, сзади раздалась автоматная очередь:
— Ложись!
Пули сбили с потолка штукатурку. Ольга бросилась на пол.
— Свои, — Скоба повернулся к Толяпе и дал длинную очередь. Толяпа перелетел через перила, рухнул на ступени.
Ольгин пистолет выскочил у него из-за пояса, закувыркался вниз по ступеням.
— Там еще один! — закричала Ольга.
Скоба посмотрел наверх. Ольга вскочила, прыгнула через перила вниз.
— Сидеть! — Скоба открыл огонь. Ольга прыгнула на площадку, подняла пистолет, побежала вниз. Снизу раздалась автоматная очередь, пули просвистели рядом с Ольгой. Она бросилась за угол.
— Сидеть, блядь! Сидеть, платочница! — Скоба спускался по лестнице, непрерывно стреляя. Ольга сняла пистолет с предохранителя. Снизу дали очередь, пули ударили в стену рядом. Скоба замер. Стреляные гильзы прыгали по ступеням. Снизу свистнули. Скоба ответно свистнул. Кровь Толяпы закапала с третьего этажа вниз, замерзая на лету. Льдинки сыпались в темноте возле Ольгиных ног. Ольга прыгнула вправо, упала, перекатилась в коридор. Сверху и снизу стали стрелять. Она вскочила, понеслась по коридору.
— Размажу, блядь! Сидеть! — закричал Скоба.
Добежав до конца, Ольга распахнула торцевую дверь и оказалась в большом зале для заседаний. Стекла в широких окнах были выбиты, сугробы покрывали ряды гнилых кресел. Увязая по колени в снегу, Ольга пробежала по проходу, вспрыгнула на подиум, перемахнула через провалившийся стол с клочьями истлевшего красного сукна и встала за массивный мраморный бюст Ленина. Скоба вбежал, дал очередь веером, Ольга дважды выстрелила из-за ленинского плеча: первая пуля срикошетила от пулемета Скобы, вторая попала ему в правое бедро. Он закричал, бросился в сугроб, привстал и открыл огонь. Мраморные осколки полетели от бюста, Ольга бросилась на пол, проползла до развалившегося рояля, стала целиться, но прямо перед ней из гнилых обломков вывалилась огромная, бугристая крыса с коротким, но необыкновенно толстым хвостом, тяжело прыгнула с подиума и не торопясь побежала. Ольга вскочила и, визжа, стреляла в крысу до тех пор, пока пистолет не щелкнул, выбросив ствол.
— Вот спасибо, — раздался сзади голос дока, — одной тварью меньше.
Ольга обернулась. Док вышел из пролома в заднике, навел на нее автомат:
— Вась! Свои.
— Размажу, блядь! Размажу, пизда! — Скоба выбрался из сугроба, захромал к подиуму.
— Не надо, Витя! — закричала Ольга, с ужасом глядя за спину дока. Док оглянулся, Ольга прыгнула к нему, схватила автомат за ствол, задрала вверх, очередь ударила в потолок. Другой рукой Ольга вцепилась в лицо дока, они упали.
— Мне, мне, блядь! — Скоба дохромал до подиума, отбросил пулемет, полез на борющихся. Док ударил Ольгу кулаком по голове, но выпустил автомат, Ольга рванулась в сторону. Скоба схватил ее за ногу, дернул к себе, она скользнула по мерзлому вспученному паркету. Скоба навалился, впился зубами в ее щеку, она закричала, нащупала спусковой крючок, ткнула дулом в локоть Скобы: его рука отлетела в зал, он закричал, изо рта вывалился кусок Ольгиной щеки, Ольга вырвалась, док ударил ее ногой в лицо, она отлетела к бюсту, выронив автомат, док бросился к нему.
— Бляа-а-а-а-адь! — Скоба схватил пулемет за ствол, размахнулся, Штаубе трижды выстрелил в него из пистолета, Скоба с криком упал с подиума, док бросился за бюст, Ольга вцепилась в него, Штаубе запрыгал к бюсту, док выстрелил, очередь разорвала свитер у Штаубе под мышкой, Штаубе выстрелил, падая, пуля попала доку в плечо, Ольга схватила его за рот, потянула вниз, док упал, ударил ее автоматом, Штаубе дополз до бюста, выстрелил, пуля оторвала у дока подбородок, задела Ольгину руку, Штаубе схватил дока за голову, стал бить об угол бюста:
— Не дыши! Не дыши! Не дыши!
Ольга схватила автомат, оттолкнула Штаубе, выстрелила доку в лицо, мозг и кровь брызнули на бюст.
— Там Виктор чуть живой, — Штаубе бросил пустой пистолет, встал, оперевшись о бюст.
— А Сережа?..
— Живой, снять надо, пошли.
Они сползли с подиума. Рядом агонизировал Скоба.
— Это мой муж... — пробормотала Ольга, держась за прокушенную щеку. — Это он звонил Радченко...
— Борис? — простонал Штаубе.
— Да. А я... не могу убить... попросила Феденьку...
Они встали, обнявшись двинулись по проходу, но Штаубе упал:
— Ебаный ты... Оленька, идите, я доползу.
Ольга повесила автомат на шею, зачерпнула снега, приложила к щеке:
— Лезьте мне на спину.
— Да нет, не надо...
— Лезьте, ну, лезьте! Лезьте! — закричала она. Штаубе повис на ней, она пошла. Миновали дверь, коридор. В вестибюле спугнули двух огромных крыс, объедающих труп проводницы, спустились в подвал. Голый Сережа висел в душевой на крюке, воткнутом под ключицу. Ребров сидел в углу, зажимая свои раны.
— Я держу, — Штаубе обнял Сережины ноги. Ольга перестрелила веревку, Сережа свалился в руки Штаубе.
— Сереженька, — Ольга вытянула крюк, Сережа застонал.
— У меня... плывет, — бледный Ребров закрыл глаза, потряс головой. — Малую раскладку... быстро.
Ольга принесла портфель, вынула развертку, расстелила на полу. Штаубе передал Реброву эбонитовый шар, Ребров выпустил его из окровавленных пальцев. Шар остановился на «службе». Ольга положила одну пластину на 3, другую на 7. Штаубе тронул жезлом красное. Ольга подтянула Сережу к развертке, стала шлепать по щекам:
— Сереженька, раскладка, Сереженька...
Сережа открыл глаза. Кровь текла из-под ключицы тонкой струйкой. Ольга вложила мелок ему в руку, он провел им по «стене-затвору» и выронил. Ребров сдвинул сегмент к «большому», тронул шар. Шар показал «доверие». Ольга переставила правую пластину на 29. Штаубе прошел кольцом красное. Ольга вложила мелок в Сережину руку. Сережа пометил «стену-дом». Ребров ткнул пальцем в «нед-корень», сдвинул сегмент к «пресечению», тронул шар. Шар показал «паузу». Ольга переставила левую пластину на 2. Штаубе тронул жезлом желтое. Сережа потерял сознание. Ольга тряхнула его:
— Сереж! Последний круг.
Штаубе шлепнул его по иссеченным ягодицам:
— Не подводи, немного осталось.
— Мне... совсем плохо, торопитесь... — Ребров лег на спину.
Ольга стала бить Сережу по щекам:
— Ну! Ну! Ну!
— Будите... его, — тяжело выдохнул Ребров и закашлял.
Ольга открыла душ, подволокла Сережу. Холодная вода потекла по его лицу, Штаубе тряс его ноги, пачкая кровью, текущей из отстреленного пальца:
— Вставай, миленький! Вставай, Христа ради!
Сережа не шевелился. Штаубе впился зубами в его ногу, Ольга била по щекам, брызгая водой.
— Крюк... — сказал Ребров, глядя в потолок.
— Ага... — Ольга бросила Сережу, связала перестреленную веревку морским узлом, Штаубе воткнул крюк Сереже в рану, под ключицу, Ольга потянула веревку:
— Милый, пожалуйста, Сереженька!
Сережа закачался над полом. Штаубе схватил его за мошонку:
— Проснись, стервец!
Сережа застонал. Ольга опустила его, подтянула к развертке, Штаубе положил мелок ему на ладонь.
— Сережа, я прошу тебя, — проговорил Ребров, приподнимаясь.
Сережа сжал мелок:
— Спина... больно...
Ольга повернула его мокрую голову к развертке. Сережа уронил руку с мелком на «стену-выход». Ребров оттянул по семи, сдвинул сегмент на поле, тронул шар. Шар показал «прыжок».
Штаубе перекрестился, отшвырнул жезл. Ольга выдернула крюк из-под Сережиной ключицы. Ребров встал, держась за стену:
— Генрих Иваныч... найдите там фомку... или стамеску.
Штаубе запрыгал в коридор. Ольга подобрала Сережину одежду, стала натягивать на него свитер.
— Не надо, — Ребров шатаясь вышел в коридор.
Ольга потащила Сережу за ним. Ребров вошел в кабинет дока, схватился за письменный стол, стал отодвигать, закашлял, брызгая кровью.
— Ну что ты, мудак! — Ольга бросила Сережу, оттолкнула Реброва, отодвинула стол.
Вошел Штаубе, опираясь на две лопаты. За поясом у него торчали две стамески.
— Спина... — слабо заплакал Сережа.
— Третья паркетина от угла, — Ребров перевернулся на спину. — Промежуточный, жидкую мать...
Ольга выбежала. Штаубе загнал стамеску в паркет, отковырнул паркетину: в проеме показался металл.
— Есть, — Штаубе стал быстро разбирать паркет. Ольга приволокла ящик с промежуточным блоком и чемодан с жидкой матерью, бросилась помогать Штаубе. Под паркетом оказался большой стальной квадрат, притянутый восемью мощными болтами. Штаубе и Ольга вывинтили болты, поддели стальной лист стамесками, сдвинули. Под ним был люк с винтовой задвижкой и четырехзначным наборным замком.
— Витя! — Ольга толкнула Реброва, он подполз к люку:
— 4242.
Штаубе набрал, отвернул задвижку, потянул:
— Помоги.
Ольга вцепилась в кольцо задвижки. Люк медленно отворился.
— Витенька! Витенька! — Ольга бросилась целовать бледное лицо Реброва.
— Там ступени, — Штаубе заглянул вниз, — и темно. У этих гадов где-то фонарик был.
— Момент! Я помню! — Ольга выбежала и вернулась с электрическим фонарем Марика.
— Вниз, вниз... — бормотал Ребров.
Ольга спустилась по ступенькам в просторный бункер, светя фонариком, крикнула:
— А тут подвал и нет ничего!
— Вниз... — Ребров закашлялся. Штаубе подволок Сережу к люку, Ольга поднялась, приняла его. Потом спустили Реброва, промежуточный и жидкую мать.
— Сегменты, — пробормотал Ребров.
— Чьи? — Ольга и Штаубе переглянулись.
— Все.
Ольга вынула из кармана свой и Сережин, Штаубе забрал у Реброва, пошарил в карманах:
— Есть.
Ребров прижался лицом к бетонному полу:
— Разложите по углам... в порядке иерархии. Большой шкалой к центру бункера... красным краем к правым сторонам... ко всем правым...
Ольга и Штаубе двинулись к углам.
— Они мне ноги отрезали? — приподнялся на руках Сережа. — Где мои ноги?!
— Здесь, здесь, — бормотал Штаубе.
— Дестнитку... через концевое...
— Крестом?
— Да.
Через минуту дестнитка была продета во все четыре сегмента. Ольга достала шарие, пустила по нитке. Шарие покатилось, мягко жужжа.
— Плывет... там я дальше не знаю... — шептал Ребров, — но там... там просто уже...
— Вы это корректируйте, — Штаубе следил фонарем за шарием.
— Ноги... ноги! — плакал Сережа, трогая в темноте свои голые ноги.
— Натянули слабо, — бормотал Штаубе.
Шарие остановилось.
— Витя! Что теперь? — Ольга склонилась над подрагивающим шарием.
— Я... точно не знаю... — шептал Ребров.
Штаубе осветил пол под шарием, тронул еле заметный выступ, который оказался стальной пластиной, замаскированной под бетон. Штаубе сдвинул пластину. Под ней была замочная скважина.
— Ключ?
— На... шее... — прошептал Ребров.
Сережа рыдал.
— Ключ! Ключ! — закричала Ольга.
— На шее... — шептал Ребров.
Она бросилась к нему, пошарила на шее, сняла цепочку с плоским длинным ключом, передала Штаубе. Он вставил ключ в скважину, повернул. Послышалось гудение, пол дрогнул и поехал вниз.
— Едем, Витя! — Ольга гладила его по голове. Спуск в бетонную шахту был долгим: освещенное отверстие люка сузилось, превратилось в слабенький огонек, он пропал во тьме наверху. Пол остановился. Ольга посветила фонарем: кругом бетонные стены, в одной из них металлический щит с замочной скважиной. Штаубе вынул ключ из скважины в полу, передал Ольге. Она вставила ключ, повернула.
Щелкнула пружина, щит сдвинулся, открыв металлическое углубление со сложным профилем и множеством отверстий.
— Витя, смотри! — Ольга светила в углубление.
Лежащий на полу Ребров не отвечал.
— Виктор Валентиныч... — подполз к нему Штаубе, — коррекция.
Ребров молчал. Штаубе перевернул его на спину. Ольга посветила: полуприкрытые глаза Реброва были неподвижны.
— Витя! Витя! Витя! — Ольга стала бить его по щекам.
— Холодно... — плакал Сережа.
— Погоди, я понял, — Штаубе подполз к ящику с промежуточным блоком, — посвети-ка...
Ольга посветила. Штаубе открыл ящик, стал вывинчивать крепежные винты.
— Оль, Оль, мне гвозди вбили! — зарыдал Сережа, подползая к ее ногам. — Оль, ты не скажешь? Не скажешь?
— Отстань! — крикнула Ольга.
Сережа рыдал, зажав себе рот. Штаубе стал вынимать промежуточный из ящика:
— Помогите...
Ольга помогла ему.
— Догадался, додумался, старая жопа! — засмеялся Штаубе. Они поднесли промежуточный к стене и вставили в углубление. Профиль промежуточного совпадал с профилем углубления. Штаубе повернул рычаг поперечной подачи, сдвинул гнек на 3, перевел рейку на 5, оттянул параклит:
— Что на раскладке было перед «прыжком»?
— «Пауза».
Штаубе тронул рычаг продольной подачи. Гнек завращался. Штаубе перевел параклит на автореверс, сдвинул рейку на 7. Когда красные риски параклита и гнека совпали, он потянул кольцо. Раздался свист; все оси погрузились в гнезда, стена задрожала и поехала вправо. Как только она достигла крайнего положения, послышалось гудение движка, в открывшемся пространстве вспыхнул свет. Штаубе вцепился в чемодан с жидкой матерью, пополз с ним вперед. Ольга поволокла Сережу и Реброва. Они оказались в просторном бетонном бункере. Посередине стояли четыре разделочных пресса ПРМ-118. В пол была вмонтирована никелированная воронка.
— Господи, помилуй... Господи, помилуй... — Крестясь, Штаубе подполз к воронке, подтянул чемодан с жидкой матерью, стал стамеской срывать замок.
— А вы взорваться хотели! — нервно засмеялась Ольга и разрыдалась.
— Все, все. Господи, все... — Штаубе вытянул пробку, наклонил чемодан. Бурая вонючая жидкость потекла в раковину.
Ольга разделась, стянула с Сережи свитер. Мальчик закричал.
— Милый, потерпи немного... нет! Я не верю! Сереженька! Витя! А вдруг не сработает?! За что! За что же нам?! — рыдала Ольга.
— Все, все... — Штаубе бросил опустевший чемодан, стал раздеваться.
Ольга подняла Сережу, положила его на станину пресса.
— Оль, уже? — спросил он.
— Да, милый, — она вложила его неподвижные, посиневшие ноги в крепежные углубления. — А руки — туда...
Сережа сунул руки в крепежные отверстия.
— Раньше времени тоже... не надо... — Голый Штаубе подполз к Реброву, принялся развязывать шнурки на его ботинках.
— Штаубе, милый, я не могу! — засмеялась Ольга, размазывая кровь по лицу. — Мы пришли!
— Не надо раньше... помогите мне...
Вдвоем они раздели Реброва, уложили на станину.
— Там рычаг... — Штаубе полез на свой пресс.
— Я знаю, — Ольга повернула красный рычаг на прессе Реброва, потом на прессе Сережи.
Штаубе дотянулся до своего рычага, повернул:
— Быстро надо...
Ольга бросилась к своему прессу, легла, повернула рычаг. Прессы заработали. Их головки стали опускаться, раскрываясь.
— Оль! — позвал Сережа.
— Молчи! Молчи! — радостно плакала Ольга.
— Вот... — Штаубе закрыл глаза, облизал потрескавшиеся губы.
Граненые стержни вошли в их головы, плечи, животы и ноги. Завращались резцы, опустились пневмобатареи, потек жидкий фреон, головки прессов накрыли станины. Через 28 минут спрессованные в кубики и замороженные сердца четырех провалились в роллер, где были маркированы по принципу игральных костей. Через 3 минуты роллер выбросил их на ледяное поле, залитое жидкой матерью. Сердца четырех остановились:
6, 2, 5, 5.
1991