Сорокин забивает последний гвоздь
Ничего страшного, если вы не прочитаете новый роман Владимира Сорокина «Теллурия», уверяет Ксения Рождественская: он сам вас найдет и прочитает.
Один из лучших современных писателей, Владимир Сорокин всегда играл в великую русскую литературу, как в детский (де)конструктор, шаманил, выдавал норму, лепил кремли, мог раскрутить одну метафору в целый роман и превратить любое слово в кусок говна или в прозрачную пирамидку. От его нового романа, «Теллурии», несет теми же запахами привычных сорокинских субстанций, он обклеен теми же советскими плакатами, привычный экстатический транс сотрясает привычных героев, власть сочится чем-то липким, дрожат оптические приборы, то приближая, то отдаляя неизбежное. И метафора тоже есть: «Теллурия» — это полифонический роман о гвозде, засевшем в башке. В 2022 году будут открыты удивительные свойства теллура, редкоземельного металла: забьешь теллуровый гвоздь в голову, в особую точку, и наступит счастье. Или смерть, если промахнешься. Что такое этот теллуровый гвоздь? Наркотик, или духовная скрепа, или великая идея, или деньги, или власть, или, может быть, большая литература? Или все одновременно, как в очередном изводе Достоевский-trip’а? Забей и узнаешь.
А в 2028 году на Алтае появится республика Теллурия, единственная страна в мире, где теллуровые клинья не будут считаться наркотиком. Весь роман — это «влекущий гул неизвестной страны», как в «Чевенгуре». Отдельные рассказы, в «Норме» склеенные подсохшим представлением о «нормальности», в «Сахарном Кремле» слипшиеся от тоталитарного сиропа, в «Теллурии» держатся на гвоздях. Теллуровые гвозди помогают человеку раскрыться, дают ему встретиться с умершими, пережить прошлое, увидеть счастье; с теллуровым гвоздем в мозгу можно идти в крестовый поход и спасать котят. Теллур «дает не эйфорию, не спазм удовольствия, не кайф и не банальный радужный торч. Теллур дарует вам целый мир».
Теллур — металл, а вот теллурий — это такой астрономический прибор для наглядной демонстрации годового движения Земли вокруг Солнца. И Сорокин в «Теллурии» наглядно демонстрирует, что Земля движется по кругу. За сотню оборотов Земли вокруг Солнца может измениться вещный мир, язык может скатиться в архаику, но человек и его тоска по счастью останутся прежними — такими же, как сегодня, такими же, как в Средние века, такими, как до начала времен.
Каждая глава написана в своем стиле, почти в каждой есть привет кому-нибудь из великих, персонажи появляются — и навсегда пропадают, все эти Иваны Ильичи, Гаврилы Романычи и — обидно, да — Викторы Олеговичи. Пьесы и сказки, истории с моралью и газетные репортажи, — здесь есть и исповедь кентавра («И я пвакав. Я не хоцець штоба мени забираць з племзаводець. На племзаводець быв множе кентавро»), и приключения живого уда по имени Кривой-6 («бессонница, гарем, тугие телеса…»), и новые молитвы («аще взыщет Государев топ-менеджер во славу КПСС и всех святых для счастья народа»). Сияющие роботы нападают на тамбовских масловозов, крестоносцы с гвоздями в головах отправляются в новый крестовый поход, гром джихада сотрясает Европу, вместо айфонов теперь умницы, а Россия давно распалась.
Распадается и роман: у этого мира и этого текста не может быть сюжета, пространство сопротивляется, не дает сюжету прорасти. Язык — главный герой и главный злодей книг Владимира Сорокина. Язык рождается, умирает, влюбляется в чужие стили, сталкивается со штампами, побеждает их или сдается, делает героям гадости, им испражняются, им убивают себя и других.
В «Теллурии» язык перестает быть главным. Главный герой здесь — темная дыра на карте, пространство измельчавшей, скатившейся в хаос Евразии. Путешествие Кандида по обитаемому миру, только без Кандида. Развлечения Гулливера, только вместо Гулливера — пустота. «Сказания об Индийском царстве» с псоглавцами и великанами, но без царя в голове. «Книга о разнообразии мира», которую никогда не писал Марко Поло. История непрошедшей Древней Руси, Новое Средневековье со всеми его ересями, войнами, научными открытиями и возделыванием своего сада. Этот роман не хочется сводить к фантасмагории, антиутопии, боди-хоррору, литературному эксперименту, социальной антропологии. Такое ощущение, что сорокинский текст, обычно идеально холодный, как те разноцветные слова из «Гаргантюа и Пантагрюэля», отогрелся и растаял. И стало слышно ржание коней и все ужасы битвы, слова колкие, слова окровавленные, но и мелкие, необязательные тоже стали слышны.
Вот, например, безжалостное будущее воспоминание о нашем времени, то, что будут цитировать все и везде: «Магазины помню, в них было много всего лишнего, яркого… Знаете, я даже помню последних правителей России, они были такие какие-то маленькие, со странной речью, словно школьники, бодрые такие, молодые, один на чем-то играл, кажется, на электромандолине». Или вот, еще мельче: «Помню, был какой-то толстяк, по имени Поэт Поэтович Гражданинов, эстрадник эдакий, весельчак, он выходил на сцену всегда в полосатом купальнике и в бабочке, читал нараспев свои смешные стихи, а потом подпрыгивал, делал антраша и хлопал жирными ляжками так, что все звенело. И этот хлопок почему-то назывался «оппозиция». Или вот, о полете крылатого Виктора Олеговича над Москвой: «…слив pro-теста начался ровно в 15.35 по московскому времени. Продавленное ранее через сплошные ряды металлоячеек утвержденной и согласованной формы, размягченное и основательно промешанное pro-тесто вытекло на Болотную площадь, слиплось в гомогенную массу и заняло почти все пространство площади».
Эти эстрадные выходы Сорокина — единственное, что кажется чужеродным в романе: слишком злободневно, слишком ядовито, как новости в исполнении Поэта Поэтовича. Но лютующая злободневность — тоже признак Средневековья.
В общем, «Теллурия» — это тот же самый Сорокин, что и раньше, разве что чуть изобретательнее, чуть вольнее, но и чуть строже. Та же тоска по невозможному братству, то же холодное одиночество, тот же прозрачный, высший мир, который лезет из всех дыр языка. Но то, что в «Сахарном Кремле» и «Дне опричника» начиналось как фарс, в «Теллурии» повторилось как история. То, что в «Норме» было опытом над лабораторными крысами, в «Теллурии» сломало лабиринт и вырвалось на волю. То, что в «Голубом сале» убивало, в «Теллурии» делает сильнее.
Как случилось, что из политических и литературных гэгов, из привычной уже стилистической полифонии, из ржавых оков языка и пустых наркотических гвоздей получилась великая книга?
Вот так и случилось. Забей.
GQ, 15 октября 2013