Голубое сало / 8

К горе приехали только на рассвете. Белое северное солнце ненадолго показалось из-за неровного белого горизонта. Освещенная им гора могуче выступала над невысокими сопками. Широкое основание ее поросло кедрачом и лиственницами, круглая вершина сияла девственным снегом.

Когда подъехали к укрывищу, уставший, осунувшийся лицом Карпо заглушил мотор:

— Доползли, слава Земле. Подъем!

Спящие в салоне братья зашевелились:

— Ой, Мать Сыра-Земля, неужли дома?

— Карпо, сердешный, довез как в люльке...

— Ну, братья, а мне опять лето грезилось. Будто все за медвежьей ягодой идем, а брат Марко славицы поет...

— К трапезе опоздали, как пить дать...

Все вылезли из снегохода. Федор захватил мешок с голубым салом, которое на солнце так же светило сквозь холстину, как и в темноте. Этот необычный и неземной свет заставил братьев смолкнуть.

— Да... — высморкался на снег Иван. — А может, и не зря мы подставлялись. Чудная вещь. Сгодится ли?

— Не сумлевайся, брат Иван, — поежился Николай. — Еще сам себе спасибо скажешь.

— Хорошо бы! — крякнул Иван и, скрипя снегом, пошел в гору.

Братья двинулись за ним. Подъем был долгий. За сутки навалило снега, и тропу местами совсем замело. Иван шел, прокладывая дорогу. Когда дошли до ворот заброшенной шахты, он снял ушанку и вытер ею покрасневшее, потное лицо:

— Фупс... отдышитесь.

Вокруг из-под снега торчал ржавый металл — куски оборудования, рельсы, мятые вагонетки. Братья присели кто где и тихо сидели, приходя в себя. Лица их посерьезнели, они не смотрели друг на друга. Невысокое солнце холодно освещало их грубые лица. Сидели долго. Наконец Иван вздохнул и тихо произнес:

— Ну, войдемте, братья.

Все встали и вошли в полусгнившие распахнутые ворота шахты. Здесь было сумрачно; ржавые, еле различимые рельсы вели в темноту. Братья пошли по ним и шагов через двести оказались возле лифтов. Иван пошарил рукой в темноте, вытащил палку с пропитанной соляркой тряпкой, клацнул кресалом. Тряпка нехотя загорелась. Иван оттянул раздвижную дверь лифта:

— Брат Федор, ступай первым.

Федор встал на порог кабины, глянул вниз. В лифте не было пола. Вместо него виднелись несколько привязанных к швеллерам канатов. Федор кинул вниз мешок с голубым салом. Мешок быстро упал. Сверху было видно, как он лежит, скупо освещая голубым выработанную широкую штольню.

Федор схватился за канат и съехал вниз. За ним стали спускаться остальные. Иван запер дверь лифта на болт и съехал последним. Все семеро на секунду замерли возле каната, затем сняли шапки, опустились на колени и шесть раз поцеловали твердый пол штольни. Иван взял мешок, забросил на спину и двинулся вперед — к слабо горящим в темноте огонькам.

Штольня была широкой, со следами стальных зубьев на стенах, с обрывками кабелей и ржавым хламом, валяющимся где попало. Огни приблизились и вскоре осветили конец штольни. Здесь слышались голоса и двигались человеческие фигуры.

— Слава Земле! — окликнули братьев.

— Земле слава! — ответил за всех Иван.

Пришедших молча обступили одетые в лохмотья бородатые люди и так же молча стали по три раза целоваться с каждым.

— Хорошо ли все, брат Иван? — спросил рыжебородый широкоплечий человек Ивана.

— Слава Земле, брат Марко, все хорошо, — ответил Иван, опуская мешок на земляной пол. — Вот ради чего животы надрывали.

Все посмотрели на светящийся мешок.

— Не уразумею — что это? — спросил Марко.

— Голубое сало.

— Позволь нам посмотреть, — попросил Марко.

— Не могу, брат Марко.

— Понимаю тебя, брат Иван, — почесал бороду Марко.

— Где брат Ванюта? — спросил Иван.

— В Малой пещере.

— Вы потрапезничали?

— Только что, брат Иван. Вам оставлено.

— Ну и слава Земле.

— Земле слава. — Марко шагнул в сторону, уступая дорогу Ивану.

Иван вошел в узкий проход. Пришедшие братья двинулись за ним.

— Я сам снесу, — остановил он их. — Ступайте трапезничать.

Братья нехотя отстали.

Иван недолго шел по темному проходу — справа показалась полоса желтого света. Иван нащупал рукой полуприкрытую дверь, постучал.

— Входи, брат! — раздалось за дверью.

Иван вошел в тесную пещеру. По углам горели несколько фитилей в банках с соляркой. Посередине на куче тряпья лежал, закрыв глаза, Ванюта; возле него стояла большая жаровня с углями. Поодаль сидели Митко с Николой и шили оленьи шкуры.

— Здравствуй, брат Ванюта, — проговорил Иван. — Здравствуй, брат Митко, здравствуй, брат Никола.

Митко и Никола поднялись и целованием приветствовали Ивана. Ванюта по-прежнему лежал с закрытыми глазами. Митко и Никола неотрывно смотрели на светящийся мешок.

Иван присел рядом с Ванютой и трижды поцеловал его грязные щеки. Ванюта открыл глаза.

— Живой, брат, — сказал он.

— Слава Земле, все живы, — тихо проговорил Иван.

Ванюта посмотрел на мешок, улыбнулся:

— Не помог им блядский бог!

— Не помог.

— А нам помогла Мать Сыра-Земля?

— Помогла, помогла, брат Ванюта. Помогла блядей сокрушить. Помогла взять то, что надо.

— Говорил ты с блядями?

— Говорил, брат Ванюта. — Иван снял с шеи диктофон и положил на грудь Ванюте.

— Что ты понял из этого разговора?

— Ничего не понял, брат Ванюта.

— Ну и славно, брат Иван. Ты ступай теперь.

Иван помолчал и произнес:

— Брат Ванюта. Скажи, зачем нам сподобилось это голубое сало?

— Про то, брат Иван, не дано пока ведать ни мне, ни тебе. Потерпи. Откроются тайны великие. Спасибо тебе за все от всего братства. Ступай.

Иван вышел.

Ванюта заглянул в мешок, достал кусок голубого сала, поднес к лицу и долго рассматривал. Митко и Никола, онемев, смотрели на сало.

— Слава тебе, Земля Теплая. — Ванюта убрал сало в мешок, встал и скомандовал: — Отворите.

Митко и Никола сдвинули в сторону кучу тряпья. Под ней оказался стальной люк. Они откинули крышку люка.

Из отверстия хлынул поток электрического света. Вниз вела сварная металлическая лестница.

Ванюта взял мешок в левую руку и полез вниз, цепляясь правой за прутья. Люк над ним тут же закрыли.

Внизу было теплее и светлее, чем наверху. Пространство выработанной штольни освещали десятки электрических светильников, каменистый пол был чисто подметен, нигде не было мусора или остатков шахтерского оборудования. Две электрические отопительные системы со слабым гудением подавали в штольню теплый воздух. Из штольни в глубь горы уходили четыре прохода. Они были так же хорошо освещены. В проходах виднелись ответвления. То здесь, то там появлялись люди в коричневых балахонах, неспешно следующие по своим делам.

Едва ноги Ванюты коснулись чистого пола, к нему подошли двое в балахонах с топорами на поясах.

— Слава Земле, — проговорил Ванюта.

— Земле слава, — ответили стражи.

— Я к отцу Зигону, — Ванюта поудобнее перехватил мешок.

Один из стражей слабо и прерывисто свистнул. Из среднего прохода показался человек в балахоне, подошел.

— Проводи его к отцу Зигону, — приказал страж.

Человек повернулся и зашагал прочь, Ванюта тронулся следом. Проводник повел его по быстро сужающемуся проходу. Вскоре им пришлось двигаться боком, пробираясь сквозь неровную каменную щель. Наконец щель раздалась, Ванюта и проводник оказались в большой пещере. Из каменистой стены выступала белая дверь с латунной ручкой. В двери виднелась совсем маленькая дверца. Проводник открыл ее, вложил свои узкие губы в проем и тихо произнес:

— Брат Ванюта.

— Очень хорошо, — слабо раздался за дверью спокойный голос. — Впусти.

Дверь отперли изнутри, и Ванюта вошел в трехкомнатную квартиру, обставленную простой деревянной мебелью. Проводник остался за дверью, в прихожей перед Ванютой стоял слуга отца Зигона — Ашот.

— Иди, иди сюда, — раздалось из гостиной.

С мешком в руке Ванюта прошел в гостиную — большую, белую, с книжными стеллажами по стенам, с хрустальной люстрой в стиле модерн, с подушками из оленьей кожи вместо стульев. Посередине гостиной на желтом сосновом полу идеальным конусом была насыпана тщательно просеянная земля. Отец Зигон стоял перед землей на коленях, шепча что-то и прикрыв глаза. Ванюта сразу тоже опустился на колени, склонил голову.

— Встань, — приказал отец Зигон, легко вставая. Он был худой, невысокого роста, с умным живым лицом, обрамленным аккуратно подстриженной бородой. Коричневая тройка идеально сидела на нем, высокий воротничок белой рубашки стягивал черный шелковый платок с кристаллом горного хрусталя.

Ванюта не успел подняться с колен, как быстрые руки отца Зигона выхватили у него мешок с голубым салом, и через секунду отец уже вынимал из мешка, рассматривал и клал на пол светящиеся голубые куски.

— Погаси свет, — приказал он слуге.

Гостиная погрузилась в полумрак. Куски сала, появляющиеся из мешка и ложащиеся на пол один к одному, постепенно освещали гостиную голубым. Отец Зигон выложил все куски, кинул мешок в сторону и опустился рядом на подушку. Всего кусков оказалось двенадцать. Ванюта стоял, сложив руки на животе. Отец Зигон долго смотрел на голубое сало, затем с тяжелым вздохом опустил лицо в ладони:

— Когда ты последний раз плакал?

Ванюта задумался:

— Я... в декабре, отец Зигон.

— А почему ты плакал?

— Мне приснился лес, отец Зигон.

— Лес? И почему же ты плакал?

— Он был очень красивый.

— А смеялся когда ты в последний раз? Сильно смеялся?

— Когда отца Марона хоронили.

— Ну, мы тогда все смеялись. Погребение — веселая вещь. А сам по себе?

— Сам по себе я... не смеялся, отец Зигон.

Отец Зигон понимающе кивнул и надолго замолчал, спрятав лицо в ладони. Прошел час с лишним. Ноги стоящего Ванюты затекли и онемели, колени стали подгибаться.

Вдруг отец Зигон поднял свое лицо:

— Подойди.

С трудом переставляя ноги, Ванюта подошел. Отец Зигон схватил его за ноги и рванул на себя. Ванюта рухнул навзничь, гулко ударившись головой о паркет. Отец Зигон встал, зачерпнул горсть земли и с силой бросил Ванюте в глаза. Ванюта со стоном прижал руки к лицу.

— Было два человека, — тихо, но внятно заговорил отец Зигон, убирая руки в карманы и медленно прохаживаясь по гостиной. — Всего два. Один был выше среднего роста. Другой тоже не маленький — каждый раз притолоке кланялся. Первого звали Земеля, второго — Сол. У Земели судьба была тяжелая. Даже — страшная. Родился в обеспеченной интеллигентной семье, окончил среднюю школу, поступил в лесотехнический институт, женился на четвертом курсе. А на пятом — подучил Сола трогать чужие книги. Не читать — а именно трогать. Любой ценой пробраться в чужую квартиру — и трогать, трогать, трогать книги. Сказал, что это помогает при туберкулезе легких. А Сол — человек доверчивый и впечатлительный — поверил. И трогал чужие книги всю свою долгую жизнь — до семидесяти восьми лет. Трогал всегда правой рукой. Поэтому, когда его перед казнью дактилоскопировали, с правой руки отпечатков пальцев снять не удалось — кожа стерлась о книги. А с левой все было в полном порядке. Поэтому именно ее сначала высушили в горячем песке, а потом залили вареным сахаром. Вон она. В книжном шкафу. Между Бабелем и Борхесом. Я же давал тебе лизать ее, мерзавец. Забыл? Нет, свинья. Такое не забывается...

Он помолчал, словно вслушиваясь в слабые стоны Ванюты, потом кивнул стоящему в дверях Ашоту:

— Убери этого слизняка.

Ашот схватил Ванюту за шиворот и поволок к двери.

— Отец Зигон... Там еще диктофон... — простонал Ванюта, шаря у себя на груди.

Диктофон упал на пол. Ашот выволок Ванюту за дверь квартиры и захлопнул ее. Слышно было, как Ванюту поволокли по каменному полу прохода.

Зигон поднял диктофон, сунул в карман пиджака.

— Отец Зигон, подавать полдник? — спросил вернувшийся Ашот.

— А что сегодня? — рассеянно спросил Зигон.

— Овсяный кисель с постным маслом и клюквенный морс.

— Нет... Потом... — Зигон осмотрелся, ища что-то. — Где чемодан?

— Какой? — осторожно спросил Ашот.

— Тот самый. — Зигон угрюмо посмотрел на Ашота.

Ашот вышел и вернулся с небольшим старым чемоданом из свиной кожи. Зигон открыл чемодан, сложил в него голубое сало. В гостиной сразу стало темно. Зигон вышел с чемоданом в руке, прошел в свой кабинет и запер дверь на ключ.

Кабинет был небольшой, но уютный: обитые зеленым сукном стены, мягкая мебель, стол красного дерева. Зигон подошел к столу, вставил ключ в бронзовые часы без стрелок, повернул. Затрещала пружина, послышалось гудение, и стол отъехал в сторону, открывая проход вниз. Зигон шагнул туда и стал спускаться по деревянной винтовой лестнице. Спуск был недолгим — лестница вела в большой полутемный зал с мраморным полом и мраморными стенами. В зале стояли десять мраморных столов, за которыми сидели лысые люди в черных костюмах. На столах горели зеленые лампы. На стене висел подсвеченный зеленым светом герб из горного хрусталя, яшмы и гранита: человек, совокупляющийся с землей.

— А! Господин Зигон! — воскликнул один из сидящих. — Ну наконец-то! Мы ждем вас с утра! Господа!

Сидящие встали и сдержанно склонили лысые головы.

— Как хорошо, что вы пришли! Вы не представляете, как это хорошо! — Человек подбежал к Зигону и с силой сжал ему руку. — Андреев! Скажите сразу — все нормально или нет? Только — да или нет! Два слова!

— Да, — произнес Зигон.

Андреев в восторге закрыл глаза и потряс маленькой головой:

— Великолепно... Господа! Господа! Все получилось! Поприветствуем же бесстрашного и решительного господина Зигона!

Лысые зааплодировали. Андреев нажал ногой на мраморную педаль, и у фронтальной стены зала, прямо под гербом, из пола выдвинулась мраморная трибуна.

— Просим вас, господин Зигон!

С чемоданом в руке Зигон прошел на трибуну и встал, прижав чемодан к груди. В зале наступила полная тишина.

— Мне трудно говорить, господа, — заговорил Зигон. — Трудно как человеку, трудно как члену нашего ордена. В этом чемодане находится то, ради чего мы... мы... нет...

Он замолчал, бледнея. Голова его стала мелко вздрагивать, по лицу прошла судорога, побелевшие руки вцепились в чемодан. Зигон шумно выдохнул, набрал в легкие воздуха и вдруг запел низким, замечательного тембра басом:

— Нееет! Нет! Нееееет! Неет! Неееее­ееееет! Нет! Нет! Нееет! Нееееет! Нет! Нееееее­ееееееее­ееееееет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нееет! Нет! Неееее­еееееееее­ееееееее­ееееее­ееееее­ееееет! Нет! Нет! Неееет! Нееет! Неееет! Нееееееее­ееееееет! Нет! Нет! Нет! Неееет! Нет! Нееет! Нет! Нет! Нееееет! Неееееееее­ееееееет! Нееееееет! Нет! Нет! Нет! Неееееееет! Нееееее­еееееет! Нет! Нет! Неееееет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Неееееет! Нет! Нет! Нееееееееет! Нееееет! Нет! Нет!

Его слушали затаив дыхание. Лицо Зигона покраснело от напряжения, пот выступил на лбу и крупными каплями закапал на потертую кожу чемодана. Он пел с невероятным воодушевлением, сочный бас его заполнял гулкое пространство зала. Прошел час. Потом второй. Лицо Зигона стало бледнеть, пот, лившийся градом, высох, голос стал слабеть, в нем появились первые признаки хрипа. Прошел еще час. Лицо Зигона посерело, под глазами обозначились синие круги, бесцветные губы раскрывались, и изо рта исторгался уже не раскатистый бас, а глухой клокочущий клекот. Прошел еще один час, затем еще и еще один. Зигон стоял на трибуне с окаменевшим лицом серо-зеленого цвета, глаза его закатились, белки сверкали в полумраке. Рот его открывался как бы сам, отдельно от тела, изо рта вылетали странные нечеловеческие звуки. Они звучали долго, очень долго — мраморная минутная стрелка еще три раза описала круг. Наконец из раскрывающегося рта Зигона не вылетело ни звука. Пошатываясь, Андреев подошел к своему столу, выдвинул ящик, достал золотой пистолет с мраморной рукояткой, тщательно прицелился и выстрелил.

Мраморная пуля попала Зигону в рот. Он дернулся и, не закрывая рта, рухнул.

— Садитесь, господа, — опустил пистолет Андреев, и все с облегчением опустились на мраморные, с подушками зеленого бархата, стулья.

Андреев убрал пистолет в стол, подошел к трупу, все еще сжимающему чемодан, вынул из кармана убитого диктофон, взял чемодан и нетвердой походкой заспешил к выходу.

— Арсений, а как же декларация? — спросил один из сидящих.

— Две минуты, господа. И мы продолжим, — проговорил на ходу Андреев, потянул за ручку массивную мраморную дверь и вышел из зала в коридор. Здесь было светло, горели матовые плафоны, на блестящем от лака полу лежала зеленая ковровая дорожка. Андреев пошел по ней, свернул за угол, остановился перед резной дубовой дверью и постучал.

Дверь открыл лысый человек в черном костюме:

— Прошу вас, Арсений. Магистр ждет вас.

Андреев вошел в прихожую кабинета. Секретарь отворил дверь и проводил Андреева в кабинет. За огромным пустым столом сидел магистр — полноватый широкоплечий человек в белом костюме, с гладко выбритыми головой и лицом.

— Ваше Соответствие, — склонил голову Андреев.

— Сколько? — спросил магистр.

— Еще не взвешивали, господин магистр, — поспешно ответил Андреев.

— Есть повод приобщиться к точным наукам. — Магистр тяжело приподнялся, тронул инкрустацию на стенной деревянной панели. Панель сдвинулась в сторону, открыв проход.

— Идите за мной, — шагнул в проход магистр.

Андреев двинулся следом.

Проход вел в лабораторию. Семнадцать человек в красных халатах работали над Машиной, не обращая внимания на вошедших. Магистр подошел к эталонным весам, надел резиновые перчатки, снял стеклянный колпак, открыл коробку с набором платиновых гирь.

— Откройте, — скомандовал он Андрееву.

Андреев открыл чемодан. Магистр стал вынимать куски голубого сала и аккуратно класть на платиновую чашу весов. Когда все двенадцать кусков оказались сложенными на чаше в форме голубого брикета, магистр выбрал десятикилограммовую платиновую гирю и поставил на вторую чашу. Весы не двигались. Он добавил килограммовую гирю. Чаши ожили и закачались. Магистр взял горсть мелких гирь и ставил их на чашу, пока весы не замерли.

— Одиннадцать тысяч двести пятьдесят восемь платиновых граммов, — подытожил магистр и громко позвал: — Борух!

Один из работников отложил инструменты и подошел к магистру.

— Готовь форму, — приказал магистр.

Работник отошел.

— Ваше Соответствие, еще диктофон с записью, — Андреев подал магистру диктофон.

— Они по-русски говорят? — спросил магистр.

— Блядь говорит на новорусском. Но все понятно.

— И это важно?

— Очень, ваше Соответствие.

Магистр взял диктофон, посмотрел, подошел к прессу, положил на станину и нажал красную кнопку. Пресс опустился, диктофон затрещал. Когда пресс поднялся, магистр снял со станины расплющенный в пластину диктофон, подошел к измельчителю, бросил в заборник пластину, включил мотор и поставил регулятор измельчения на минимальный размер. Измельчитель заработал с оглушительным шумом, и вскоре под его барабаном на поддоне выросла кучка серебристо-серых опилок.

— Это не пыль, конечно. Но почти, — рассеянно произнес магистр, ища что-то глазами. — Подожди... а где теперь сахарница?

— Возле расточного станка, господин магистр, — ответил один из работников.

Магистр подошел к сахарнице, зачерпнул из заборника горсть сахара, бросил на поддон измельчителя и пальцем перемешал с опилками:

— Обыкновенная ложка найдется в нашей славной лаборатории?

Работник подал стеклянную ложку.

Магистр вытер ее о борт своего белого пиджака и передал Андрееву:

— Ешь.

Андреев зачерпнул с поддона и стал жевать.

Появился работник с формой — плоским ящиком из золота. Магистр сложил в ящик куски голубого сала, поставил на подиум сахарницы, дернул рычаг. Загудел нагреватель, запахло леденцами, и вязкая струя жженого сахара потекла в ящик.

— Все уверены, что человек — это альфа и омега всего сущего! — засмеялся магистр и покосился на Андреева.

Андреев черпал ложкой с поддона, жевал и глотал.

Жидкий сахар заполнил ящик. Куски голубого сала светились сквозь желтоватую вязкую субстанцию.

Магистр подождал, пока сахар остынет, затем вставил ящик в черный кейс и вышел из основного входа лаборатории. Широкий коридор вел к лифту. Магистр подошел, отпер лифт ключом, вошел, нажал единственную кнопку. Лифт поехал вниз и вскоре остановился. Двери разошлись. Магистр шагнул из лифта в тесное, неправильной формы помещение с грязным кафельным полом, сплошь заставленное стеллажами с множеством небольших банок. В банках хранилась русская земля. Все банки были с подробными этикетками и располагались по алфавиту. Слой пыли покрывал стеллажи.

Магистр пошел между стеллажами по извилистому проходу, скудно освещенному редкими лампами без плафонов, и после долгого плутания оказался в небольшом закутке. Здесь стояла раскладушка с рваными одеялами и замызганной подушкой, серая тумбочка, электроплитка с темно-зеленым чайником, стол-тумба, покрытый цветастой истертой клеенкой. За столом на металлическом стуле сидел маленький человек с длинной белой бородой и в очках со сломанной дужкой. Он пил крепко заваренный чай из алюминиевой кружки. На столе в коричневой бумаге лежал кусок вареной колбасы, надкусанный батон белого хлеба и четыре куска сахара-рафинада.

— Здравствуй, Савелий, — проговорил магистр.

— Наше вам, — кивнул Савелий, шумно прихлебывая из кружки.

Магистр стоял с кейсом в руке, молча глядя на сидящего.

— Ну что, принес? — спросил Савелий.

— Да.

— Сколько?

— Одиннадцать тысяч двести пятьдесят восемь платиновых граммов.

Савелий усмехнулся:

— Ты б еще миллиграммы подсчитал! Сколько кусков-то?

— Двенадцать.

— Нормально... — Савелий допил чай и стал заворачивать хлеб, колбасу и сахар в бумагу. — А то твои орлы сказали — семь. Семь! Курам на смех...

Он убрал сверток в тумбочку, протер запотевшие очки и посмотрел на магистра:

— Садись, батенька. В ногах правды нет.

Магистр поискал глазами, куда бы сесть. Савелий указал ему на раскладушку. Магистр сел, раскладушка заскрипела под ним. Он положил кейс себе на колени и тяжело вздохнул.

— Что это ты, батенька, сопишь, как корова стельная? Стряслось что?

— Да нет, все в порядке.

— Ой ли? У вас — и все в порядке? У пауков в банке все в порядке быть не должно.

— Савелий, я с тобой посоветоваться хочу.

— К вашим услугам.

— Понимаешь... — магистр вздохнул. — Не знаю, с чего начать. Клубок какой-то...

— Начни с начала.

— Ты засахаренную руку Сола видел? На восьмом уровне?

— Батенька, я не только видел. Я ее раз двести пятьдесят лизал, когда приемщиком служил. Каждое утро, после общей молитвы. Помолимся Земле Теплой, потом приложимся — и на службу. Хорошее время было.

— Понимаешь, со мной последние восемь суток что-то странное происходит. Вот мои руки — смотри, — магистр повернул к себе свои широкие белые ладони с пухлыми пальцами. — И вот каждый раз, когда я смотрю на них, вот здесь, в запястьях, я вижу детские руки. Но золотые. То есть в каждом своем запястье я вижу маленькую золотую детскую руку.

— Золотую? — спросил Савелий.

— Это как бы живое золото. Не металл. Они подвижны, как нормальные детские руки, но золотые, с таким красноватым отливом. И эти ручки имеют свой язык. Это не язык глухонемых, построенный на комбинациях пальцев, а язык, основанный на поворотах этих ручек. Они вращаются вокруг своих запястьев — вправо-влево, влево-вправо. Полные обороты, неполные, полуобороты, четвертьобороты — это их язык. Несложный. Я понял его сразу.

— Сразу?

— Да-да. Два оборота по часовой — это буква А, два оборота против часовой — Е, полуоборот по часовой — О, против часовой — М и так далее. Простой, совсем простой язык.

— И что тебе передают эти золотые ручки?

— Разное, разное. Иногда это короткие сообщения, иногда — длинные, очень длинные тексты.

— И какого рода сообщения?

— Ну, например: «Знай о втором прободении Марка». Или: «Половины шаров заставляют попробовать мясную картечь».

— А длинные тексты?

— Вот это самое... необычное. И я не знаю, что это такое.

— Ну а что это за тексты?

Магистр достал из внутреннего кармана пиджака листки бумаги, развернул:

— Со вчерашнего дня я их стал записывать. Это — самый короткий текст. Послушай...

— Дай я сам прочту, — Савелий забрал у магистра листки, расправил на столе и стал читать.