Hochzeitsreise
Действующие лица:
Маша Рубинштейн — еврейская беженка из Москвы 80-х; при случае делится на Машу-1 и Машу-2
Гюнтер фон Небельдорф — сын своего отца
Фабиан фон Небельдорф — оберфюрер СС, отец Гюнтера
Роза Гальперина — следователь НКВД, мать Маши
Марк — бывший психиатр
Герд — секретарь Гюнтера
Элисказес — слуга Гюнтера
Повар-китаец
Шофер автофургона
Шесть существ неопределенного пола
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Сцена поделена на два пространства: яркий верх, темный низ. Вверху — сильно увеличенная картина в позолоченной раме: баварский натюрморт времени Октоберфеста — Вайссбир, Вайссвурст, Брецель на фоне Альп, Нойшванштайна, Озера и Голубого Неба. В натюрморте сидит Маша Рубинштейн-1. Она в кожаном комбинезоне, сапожках, на голове мужская баварская шляпа с кисточкой. Внизу, в темном пространстве — Маша Рубинштейн-2. Она голая, с распущенными волосами.
Маша-1 (вынимает из натюрморта «Вайссбир», бросает Маше-2): Маринка! Привет тебе, сумасшедший зайчик мой! Свалиться тебе со стула, если сразу не догадаешься, кто тебе пишет! Ну? Ну?! Алешка на двоих? Дяденька, дай ус потрогать? Шеф, жми в Переделкино? Чернушка с пальчиком?! Свалилась, свалилась! Забыла Машеньку! Ну и сволочушка ты! Ну и скотинчик потненький! Ха-ха-ха!
Маша-2 (ловит «Вайссбир», которое оказывается многогранным куском льда с нанесенным на одну из граней изображением Вайссбир. Ставит кусок рядом с собой изображением вниз, так что виден только лед): Милая Марина, здравствуй. Вероятно, ты удивишься, получив это сумбурное письмо. Поверь, я испытываю сейчас острое чувство стыда за мое пятилетнее молчание, но умоляю понять меня и простить. Ангел мой, верю и надеюсь, что ты поймешь и простишь.
Маша-1 (вынимает из картины «Альпы», бросает Маше-2): Рыбка, ты, наверно, дуешься на меня, ругаешь последними словами! Еще бы! Подруга в лагере, а эта сволочь Машка свалила за бугор, вместо того чтоб разделить, так сказать, участь! Да еще и молчала, как партизан на допросе! Ругай меня, котик! Я свинья! Ой, но как я рада, что ты отпыхтела, что этот ебаный лагерь позади! Четыре года за вонючую горсть анаши! Когда узнала, я просто охуела! При Ельцине такого свинства не было бы: трахнул бы тебя следователь и отпустил с миром, как нас тогда в 18-м отделении, помнишь? Помнишь, как у Борьки пили потом на радостях? Как он нас трахал по очереди? А как подрались потом из-за маникюрного набора, а он нас примирил по-своему, по-мужски! Ха-ха-ха! Знаешь, киска, когда мне сказали, что его грохнули в Питере, я плакала. А потом пила за упокой Боренькиной души. Угадай, что? Правильно, рыбка! «Абсолют»!
Маша-2 (поймав ледяную глыбу «Альпы», ставит на «Вайссбир» изображением вниз): Марина, когда печальное известие о твоем аресте дошло до меня, сердце мое готово было разорваться на части. Я молилась и плакала, я роптала на Бога и проклинала наше тоталитарное государство, способное на четыре года лишить свободы прелестную женщину всего лишь за ее страсть к пыльце дикого растения, выросшего на свободных просторах Узбекистана.
Маша-1 (вынимает «Вайссвурст», бросает Маше-2): Но все это муде, солнышко! Забудь прошлое, как страшный сон! Тебе сейчас 30, женщина в полном соку, у которой все впереди в буквальном и в переносном смысле! Что, не разучилась Маша шутить? Теперь о деле: в январе в Москву поедет один ублюдок. Он привезет тебе приглашение и поможет с визой. Если наши хуесосы тебя не выпустят как опасную рецидивистку, эта же сволочь поможет тебе сделать фальшивый паспорт. Поедешь под фамилией Джугашвили или Шикльгрубер, какая разница! В общем, киса, бери ноги в руки, пудри мордочку, брей лобок — и к нам в Мюнхен! Пиво здесь отличное, мужики тоже ничего! Найдем тебе баварского буйвола с пивным брюхом и толстой мошной! Ах, солнышко, при моих нынешних возможностях мы с тобой горы свернем, перетрахаем пол-Германии, не будь я Машка Рубинштейн!
Маша-2 (устанавливает «Вайссвурст»): Радость моя, не думай о прошлом или старайся не думать, не вспоминать. Твой возраст соответствует поре расцвета у женщин, так что у тебя есть все основания смотреть в будущее с Верой, Надеждой и Любовью. Со своей стороны, я приложу все силы, чтобы Счастье перестало быть для тебя абстрактным понятием и чтобы Радость и Покой вошли в твою душу. Один добродетельный и отзывчивый человек любезно согласился помочь тебе вырваться из тоталитарного ада. Надеюсь, что моя горячая молитва также поспособствует этому нелегкому предприятию. Молись, Марина. С Божьей помощью ты в скором времени окажешься в благодатной Баварии, где измученная душа твоя найдет наконец Отдохновение. Мы будем гулять с тобой в Английском парке, поедем на чудесные озера. Я покажу тебе Старую Пинакотеку и дом, где Томас Манн писал твой любимый роман.
Маша-1 (вынимает и бросает «Голубое Небо»): Ах, Маринка, жопка ты сладкая! У меня были такие времена, или, официально говоря, этапы в эмигрантской жизни, что одно твое слово только бы и успокоило, а так — хоть в петлю лезь. Ужас что твоя Маша перенесла. Но, слава Хую, все позади. Так что свой эмигрантский лагерный срок я тоже отсидела и вышла, как говорится, на свободу с чистой совестью. Но не это главное, киса, не это! Главное... держись за стул, кисонька! Держишься? Крепко? Я — жена миллионера. Твоя Маша Рубинштейн — жена немецкого миллионера! Это не пиздеж, Маринка! Я не вру! Я не вру! Я не вру! Ха-ха-ха!
Маша-2 (устанавливает «Голубое Небо», тем самым сооружая вокруг себя что-то вроде ледяной избушки): Мне многое хочется поведать тебе, многим поделиться. За эти 5 лет на чужбине я пережила столько, что какой-нибудь женщине хватило бы на целую жизнь. Далеко не всегда мое здешнее существование было отмечено благополучием. В минуты отчаянья часто я вспоминала тебя, и это утешало меня, давало силы. К счастью, все тяжелое миновало, Бог смилостивился над моей заблудшей душой и послал мне Друга. Это милый, добрый и честный человек. Недавно он стал моим мужем.
Маша-1 (бросает «Брецель»): Котик, все по порядку. Уехала я сразу после нашей глупой ссоры. Сволочь Нинка давно мечтала, чтобы мы поцапались. И добилась своего. Я тебе всегда повторяла: не спи с этой тварью. Ну, хуй с этим, дело прошлое. Значит, сперва в Израиль с папочкой. Ударило ему на старости лет жениться на моей ровеснице. Она израильская подданная. Ну и поехали в землю обетованную. Когда приземлились в Иерусалиме, мне стало плохо: жара, евреи-фронтовики с советскими медалями, с потными женами и глупыми детьми, а у меня еще первый день менструации. Бухнулась в обморок. Потом день проплакала: все чужое, а главное — жарища, как в Крыму, а я Крыму предпочитала Рижское взморье, да и там — только неделю, ты помнишь: недельку поплаваем, позагораем, поебемся — и скорей в Москау. А тут — месяц, другой, третий. Потом вроде привыкла, успокоилась. Учила иврит, прикидывала насчет работы. Любовничка завела. Сладкого. Смуглого. Трахался классно, но от меня хотел одного — чтобы я поскорее родила ему пару жиденков. Представляешь? Совсем как твой Мишка-мудак! Хотел построить крепкую еврейскую семью! Это со мной-то!
Маша-2 (устанавливает «Брецель»): Надеюсь, ты понимаешь, что меня подобная перспектива совсем не устраивала. Помнишь, мы гуляли с тобой как-то осенью в Сокольниках, и ты сказала: «Маша, ты не создана для семейного благополучия»? «Но для чего же я, по-твоему, создана?» — спросила я тогда. «Для любви», — ответила ты со свойственным тебе максимализмом. Я долго смеялась. Теперь же я понимаю, как ты была права. К сожалению, многое в своем характере я осознала и поняла только в результате болезненного, мучительного опыта. Несмотря на стопроцентную еврейскую кровь я поняла, что восток далек от меня, впрочем, как далека и Америка. Мне претят общинность, коллективизм, национализм, равно как и сверхдержавный шовинизм, имперскость, желание мирового господства. «Я европейка, — сказала я своему отцу, — Я хочу жить в Европе». К счастью, он понял меня и благословил на новые мытарства. Еще в Москве я познакомилась с Александром Глузманом — милым и добропорядочным человеком...
Маша-1 (кидает «Озеро»): Он тогда когти рвал со страшной силой, ему за фарцу иконами срок грозил. Как говорится — улетела птичка из-под ножа. А в Израиле он семитской этнографией объелся, на свою бабу болт забил, хоть она уже была с ребенком: хочу в Париж! Я тоже в Париж хотела, а куда еще хотеть? Не в Хельсинки же. В общем, трахнулись мы с ним, купили билеты — и в Париж. Лечу и думаю — вот, пиздец, город нашей с тобой мечты. Ив Монтан, Елисейские поля, Пляс Пигаль. Думаю, вот где душа расправится, вот где вздохну свободно. Но теперь, трезво оценивая всю Европу, скажу тебе без дураков: хуевей столицы, чем Париж, я не встречала. Город маленький, грязный, везде пробки, черномазых и арабов до хуя. Французы — такие свиньи! Жадные, мещане до мозга костей, но каждый — пуп земли. Сколько меня ни ебли французы, еще в России, — никто никогда ничего не подарил! А бюрократы у них — еб твою мать! Пока мы вид на жительство получили, я поседела. А потом началось самое хуевое — денег нет, живем на пособие, Сашка подрабатывает грузчиком. А я... Знаешь, чем я там зарабатывала? Лепила пельмени для русского ресторана «Метелица». Убиться веником, зайка! Я, дочь профессора Рубинштейна, сижу в однокомнатной квартирке в арабском районе и леплю пельмени! Пиздец всему!
Маша-2 (из окошка недостроенной ледяной избушки): Пиздец всему.
Маша-1 (забирает оставшийся «Нойшванштайн» и выпрыгивает из пустой рамы): А эмиграция! Вот где паноптикум, хоть всех в кунсткамере выставляй! Мудаки, тупицы, павлины.
Маша-2: Мудаки, тупицы, павлины.
Маша-1: А эти писатели наши, властители дум. Такое говно, такое говно!
Маша-2: Такое говно, такое говно.
Маша-1: А художники! Только бы поскорее в постель уложить, трахнуться кое-как и хныкать, как они любят Россию-матушку и как не хотели уезжать. Свиньи!
Маша-2: Свиньи.
Маша-1: В общем, в Париже я говна хлебнула — мало не покажется.
Маша-2: Мало не покажется.
Маша-1 пристально смотрит на избушку, потом с криком бросает в нее «Нойшванштайн». Избушка разваливается на куски, Маша-2 выскакивает из нее, Маша-1 гонится за ней, продолжая кричать, Маша-2 вспрыгивает в раму, рама начинает раскачиваться, поднимаясь над сценой. Звучит бравурная музыка. Маша-1 плачет, садится на пол, закуривает.
Маша-2 (весело раскачиваясь на раме): Но было и в Париже светлое пятно. Эдик. Утешил и обогрел меня просто по-отечески. Первый эмигрант, который сказал мне две очень важные вещи. Первое: эмиграция — это в любом случае трагедия. Второе: на Западе ебаться без презервативов можно только с приличными людьми. Так что делай выводы, Маша, сдерживай свой темперамент.
Маша-1 (курит, всхлипывая): Вот. А потом говорит... хочешь, говорит, я тебя с приличным человеком познакомлю. Я говорю — мне все равно, знакомь. Ну и... у них было суаре по поводу продажи картины Эдика одному немцу. Эдик говорит — приходи, он парень симпатичный, только со странностями. Химик. Вроде из очень богатой семьи. Собирает живопись еврейских художников. Торчит на еврейской культуре. Учит иврит. Приходи.
Маша-2: Признаться, я ожидала встретить такого плешивого очкарика, скучного, как гороховый суп. Но, рыбка моя, когда я вошла и ЕГО увидела, я просто охуела: высокий альбинос, голубоглазый, лицо красивое, породистое, странное, нервное, — то, что надо. 41 год, а выглядит моложе меня. Но при этом весь какой-то пришибленный, робкий.
Маша-1: Да... встал и смотрит на меня, будто он у меня что-то украл. Стоит, как хуй, и смотрит. Я даже смутилась сперва. Но... честно скажу: я сразу заторчала на нем. Врать не буду. Сразу заторчала.
Маша-2: И стала лихорадочно вспоминать свой семейно-школьный немецкий. Меня же дедушка-бабушка на братьях Гримм дрочили с пеленок, еврейское воспитание профессорской дочки, что ты хочешь, а папаша за завтраком, бывало (декламирует с сильным русским акцентом):
Ихь штанд геленэт дэн Маст
Унд цэльте едэ Велле
Адэ, майн щенес Фатерланд,
Майн Шифф, дас зегелт шнелле.
Маша-1 (всхлипывая): Ну и... в общем, я это... ну...
Рама перестает раскачиваться.
Маша-2 (пристально смотрит на Машу-1): И?
Маша-1 (плачет): Знаешь... ну... я тогда... я тогда...
Маша-2 (выплывает из рамы, зависает в воздухе над Машей-1): Что?
Маша-1 (рыдает): Ну... я... я... тогда... я...
Маша-2 (тихо, зловеще): Пошла вон отсюда.
Маша-1 (перестав рыдать, поднимает голову и видит нависшую над собой Машу-2): А?
Маша-2 (нажимает рукой на голову Маши-1, вдавливая ее в пол): Воооооон.
Маша-1 исчезает.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
На заднике сцены висят две массивные пустые рамы. Сцена покрыта большими белыми кусками, похожими на части разборных детских картин «puzzle». К каждому куску приделан либо белый крюк, либо белая женская туфля. Посередине сцены с бокалом шампанского стоит Гюнтер. На нем элегантный, но слегка чопорный костюм. К Гюнтеру подходит Маша. На ней красивое вечернее платье, в руке бокал шампанского. Звучит французская эстрадная музыка.
Маша: Добрый вечер. Меня зовут Маша.
Гюнтер (говорит, сильно заикаясь): Дддобрый вввечер. Гюнтер.
Маша: Вы интересуетесь еврейской живописью?
Гюнтер: Ннне только. Ннно вообще еврейской кккультурой.
Маша: Почему?
Гюнтер: Ну... эттто очччень интересно.
Маша: Эдик сказал мне, что вы знаете иврит.
Гюнтер: Нннемного.
Маша (на иврите): Где вы учили иврит?
Гюнтер (на иврите): Я учччил ивврит в Иерусалимском уннниверситете.
Маша (на иврите): И как долго?
Гюнтер (на иврите): Два гггода.
Маша: Два года? (Смеется.) А я смогла только два месяца.
Гюнтер: Пппочему?
Маша: Потому что надоело!
Смеются.
Маша: Вы прожили в Иерусалиме два года? И вам не наскучило?
Гюнтер: Сссовсем нет. Там вссе очччень интересно. Очччень.
Маша: А я за год там чуть с ума не сошла от скуки.
Гюнтер: Вы еврейка?
Маша: Стопроцентная!
Гюнтер: И ввам бббыло скучно на своей ииисторической родине?
Маша: Жутко скучно!
Гюнтер: Ккконечно, в Израиле мммного проблем. Бббезработица. Ппполитические проблемы...
Маша: Да это не важно. Везде одни и те же проблемы. Просто мне было скучно там.
Гюнтер: А голос крови?
Маша: Я его слышала довольно редко.
Гюнтер: Правда? И вам не странно это?
Маша: Очень странно! (Смеется.) Я в Москве тоже всегда шутила над всеми этими еврейскими семейными обрядами. А отец мне говорил: ничего, приедешь в Израиль — перестанешь смеяться. Приехали. Папа первым делом повел меня к Стене Плача. Чтоб исправить раз и навсегда. Перед этой стеной плачут все евреи. Все без исключения. Я очень хотела заплакать. Стою и хочу. Но так и не заплакала.
Гюнтер: А я плакал.
Гюнтер и Маша застывают на месте. Сквозь пол сцены прорастают шесть нагих существ неопределенного пола. Быстро, неслышно и легко передвигаясь по сцене, существа подхватывают белые куски, обратная сторона которых покрыта изображением, вставляют их в рамы. Куски с крюками образуют портрет мужчины в форме оберфюрера СС, куски с туфлями — портрет женщины в форме майора НКВД. Покончив с портретами, существа совершают сложные движения вокруг Гюнтера и Маши, и говорят холодными, отстраненными голосами.
1: Вот такие пироги, Маринка.
2: Он плакал у Стены Плача, а я нет.
3: Короче, стали мы пить русскую водку за немецко-еврейскую дружбу.
4: Пили лихо, в твоем духе.
5: Гюнтер старался не отставать.
6: Но, чем больше пил, тем больше цепенел.
1: И на меня смотрит и смотрит.
2: И я торчу от него, как от анаши.
3: Эдик музыку врубил, я взяла Гюнтера за руку.
Маша: Гюнтер, давайте танцевать
Звучит музыка.
Гюнтер: С удддовольствием.
4: Встал, как на расстрел.
Маша и Гюнтер танцуют.
5: Положила я ему руки на плечи.
6: Чувствую — весь как каменный.
1: И белый, как сметана.
2: Губы дрожат.
3: Вспотел, бедный.
4: Я даже испугалась.
Маша: Гюнтер, вам плохо?
Гюнтер: Нет, нннет, все в пппорядке...
Маша: Может, я что-то не так делаю?
Гюнтер: Нет, нннет, что вы... все хорошо, все очччень хорошо...
Маша: Но вы совсем бледный. Серьезно, что случилось?
Гюнтер (с трудом улыбаясь): Маша, все в пппорядке... дддля меня это все нннормально. Не обббращайте внимания. Все нннормально.
Маша: Правда? Не врете?
Гюнтер: Маша, вы очччень красивая. И мне ооочень хххорошо с вами.
Маша (тихо): Мне тоже.
5: В общем, торчим друг от друга.
6: А он продолжает каменеть.
1: Думаю — может, человек гиперсексуальный, как наш Пушкин.
2: И силится скрыть свою страсть.
3: Но у него это плохо получается.
4: Да и какое мне дело, в конце концов.
5: Выпили еще. (Подносит Гюнтеру и Маше рюмки с водкой. Они пьют.)
6: Потом еще. (Подносит новые рюмки. Гюнтер и Маша пьют.)
1: И еще. (Подносит, Гюнтер и Маша пьют.)
Гюнтер (пьян, но по-прежнему скован; с трудом улыбаясь): Я... я тттак давно не пппил водки... я вввыпил слишком мннного.
Маша: Разве это много?
Гюнтер: Для меня — да.
Маша: Есть такая русская пословица: что русскому хорошо, то немцу — смерть.
Гюнтер: Очччень хорошая пппословица.
Маша (со смехом): Да что ж хорошего? Если вам выпить две бутылки водки, вы можете Богу душу отдать, а моя подруга Марина, например, после двух бутылок могла еще кататься на коньках. И не падать.
Гюнтер: Очччень хорошая ппподруга. (Берет Машину руку.)
Маша (смеется): Что? Почему?
Гюнтер: Маша, вы очччень... очччень милая и хххорошая... очччень...
2: Держит мою руку, не отпускает.
3: Я смеюсь, как дура.
4: Но чувствую — кризис назрел, как писал Ленин.
5: И надо брать руль Истории в свои хрупкие женские руки.
Маша: Гюнтер, давайте сбежим отсюда!
Гюнтер: Кккуда?
Маша: Куда хотите. Только не ко мне домой.
Существа делают коллективный пасс, возникает большая двуспальная кровать, Гюнтер падает на нее лицом вниз, Маша садится на него.
6: А когда в отеле я стала его раздевать, он совсем окаменел.
1: Помнишь, как мы с тобой с утопленника джинсы стягивали.
2: Точно такое чувство.
3: И весь мокрый от пота, хоть выжимай.
4: Мне сексуальные невротики попадались часто.
5: Чего-чего, а этим добром Россия богата.
6: Но такого я еще не видела.
1: Тяжелый случай.
Маша и существа раздевают Гюнтера. Он кричит.
Гюнтер: Ннненавижу это говно! Я ненннавижу эттто говно! Ненавижу!
Маша: Ну что с тобой? Кого ты ненавидишь?
Гюнтер: Ннненавижу! Ненавижу! Ннненавижу!
Маша (сидя на нем, раздевается): Ты меня ненавидишь?
Гюнтер: Нет, нннет, нет! Прости меня! Маша! Гггговно... Говно! Говно!
Маша: Кто говно?
Гюнтер: Все ггговно! Все говнно! Ннненавижу это ггговно!
Маша: Что с тобой?
Гюнтер: Говно! Гггговно! Говно!
2: Стала гладить его по спине.
3: Задергался, как от электричества.
4: А сам такой красивый.
5: Нежный.
6: Стройный.
1: Сладкий.
2: Беспомощный.
3: Как мальчик.
Маша: Ты мальчик?
Гюнтер: Говно! Ггговно! Говно!
Маша: Милый мальчик, повернись ко мне.
Гюнтер: Нет! Нннет! Нет!
Маша: Повернись. Тебе будет хорошо.
Существа: Повернись.
Гюнтер: Нееееет!!!
4: Ну, нет — так нет.
5: Встала. (Встает.)
6: Закурила. (Закуривает.)
1: Прошло минуты две.
Гюнтер (тихо): Мммаша... пппомоги мне.
Маша: Как?
Гюнтер: Бей меня. Пппожалуйста. Умммоляю тебя. Бббей меня. Бей и повторяй: вввот тебе, мрамор.
Маша: Ты — мрамор?
Гюнтер: Нннет, я не мммрамор.
Маша: А что это? Мрамор? Это кличка? Или просто — мрамор?
Гюнтер (волнуясь): Я не зззнаю, Маша, эттто не важно, ттты бей, бей меня и ппповторяй: вот тебе, мрамор, вввот тебе, мрамор. Пожжалуйста, Маша.
2: Знаешь, рыбка, если бы такой фрукт мне попался раньше.
3: Сразу бы на хуй послала.
4: А тут.
5: Не знаю.
6: Что-то он во мне задел.
1: И довольно сильно.
2: Чувствую, что он не мазохист.
3: Но что-то здесь другое.
4: А что — не понимаю.
5: И тело прелестное.
6: Дрожит и блестит от пота.
1: Взяла его ремень.
Маша вытягивает из брюк Гюнтера ремень. Приближается к Гюнтеру, нерешительно замахивается и бьет.
Существа: Вот тебе, мрамор.
Гюнтер: Да!
Маша бьет сильнее.
Существа: Вот тебе, мрамор.
Гюнтер: Да!
Маша бьет сильно.
Существа: Вот тебе, мрамор.
Гюнтер: Да!
Маша бьет.
Существа: Вот тебе, мрамор.
Гюнтер: О, дааааааааа!
Существа накрывают Гюнтера своими телами, образуя что-то вроде кокона. Свет гаснет.
Голос Маши: Он пробормотал что-то, затих и скоро заснул. Накрыла я его, пошла в ванну, умылась. Смотрю на себя в зеркало и думаю: еб твою мать, дожила. С другой стороны, ну и что? Чем нас с тобой удивить можно? Помнишь, твой Борька любил тебя трахать, когда ты рыбу чистила? А Николай? Как трахается, так сразу в слезы и про собак своих рассказывает, как он их любит. В конце концов, что такое нормальная половая жизнь? Ты знаешь? Правильно. И я не знаю.
Яркий дневной свет. Сонная Маша щурится, поднимает голову. Она лежит на той же кровати под простыней. На простыне и вокруг подушки плотно лежат белые розы. У изголовья на коленях стоит Гюнтер. На нем белый фрак.
Маша (смотрит на розы и на Гюнтера): Что это?
Гюнтер: Мммаша, я прошу тебя. Будь мммоей женой.
Внезапно появляются существа.
1: Я молчу.
2: Знаешь, сначала хотела рассмеяться.
3: Потом с похмелья слезы подступили.
4: Розы эти пахли почему-то духами «Magie Noire».
5: Духи жен партноменклатуры.
6: И, в общем, я.
1: Ты только не смейся.
2: То есть я даже.
3: Не ожидала от себя такого.
Маша: Я согласна.
Гюнтер (в сильном волнении): Ппподожди, подожди... милая... дело в тттом... я тебе не сказззал главного... ты должна это знать, прежде чем ответить.
Маша: Что?
Гюнтер: Эттто очень серьезно.
4: Думаю, либо рак, либо СПИД.
5: Наверно, поэтому и трахаться боится.
6: А может, простая шизофрения?
1: Хорошо бы.
2: А еще лучше бы — простой сексуальный невроз.
Гюнтер: Мммаша... дело в тттом... это очччень серьезно... а для тттебя это серьезно вдвойне...
Маша: Что это?
Гюнтер: Мммаша... Мммашенька... это... это...
Маша: Ну что, что? Ты болен? У тебя СПИД?
Гюнтер: Эттто хуже СПИДа. Хуже любой ббболезни...
Маша (кричит): Что? Что? Что?
Гюнтер: Отец.
Свет гаснет. Портрет эсесовца выпадает из рамы вперед. Из проема, облитый призрачным светом, выходит изображенный на портрете. Делает несколько шагов и замирает, словно позируя для нового портрета.
Существа (делая сложные па и движения вокруг стоящего, наперебой проговаривают его биографию): Фабиан фон Небельдорф. Родился в 1901 году в Хомберге (Шварцвальд). Солдат Первой мировой войны. С 1918 по 1921 в добровольческом корпусе «Бригада Эрхард». С 1919 член Германского народного союза обороны. С 1921 отчислен из высшей торговой школы в Мангейме за антисемитские выступления. В 1927 вступил в НСДАП, исключен в 1928, вновь вступил в 1931. В 1932 принят в СА. В 1933 заместитель руководителя ведомства по труду в Хайльбронне. В марте 1937 вступил в Испанский иностранный легион, с апреля 1937 по июнь 1939 участвовал в гражданской войне в Испании в составе «Легиона кондор». В октябре 1939 вступил в СС. С июля 1940 штурмбаннфюрер СС, командир «Особого батальона фон Небельдорф» со специальными полномочиями. С октября 1942 это подразделение использовалось исключительно для борьбы с партизанами в Белоруссии и на Украине. Впоследствии «Особый батальон фон Небельдорф» был преобразован в полк, затем в «Штурмбригаду СС фон Небельдорф» (официально «52-я гренадерская дивизия СС»). Подразделение редко участвовало в боях на фронте и почти всегда применялось в «борьбе с бандитами». В сентябре 1944 «штурмбригада» использовалась для подавления Варшавского восстания, а затем повстанческого движения в Словакии. Обращение этого подразделения с гражданским населением отличалось беспримерной жестокостью. Сам фон Небельдорф был инициатором многочисленных показательных казней «бандитов и их пособников», когда приговоренных вешали на стальных крюках. Последнее военное звание фон Небельдорфа — оберфюрер СС; награжден двумя рыцарскими крестами. С января 1946 в заключении. Освобожден в сентябре 1952. Накануне нового судебного процесса по обвинению в массовых убийствах покончил с собой 7.9.1958 в Оберзальцберге на месте разрушенного дома Гитлера.
Маша (подходит к Фабиану фон Небельдорфу, медленно рассматривает его, обходя вокруг, затем непонимающе поворачивается к Гюнтеру): Ну и что?
Гюнтер (по-прежнему стоя на коленях): Я... я... хххотел, чтоб ты зззнала...
Маша (опускается на колени рядом с ним, берет его лицо в ладони): Я люблю тебя.
Существа: А твоя мама?
Маша: Что... моя мама?
Существа: А твоя мама?
Маша (обнимая Гюнтера): Да пошли вы!
Существа: А твоя мама?
Маша (с усмешкой, не переставая обнимать Гюнтера): Ну, хорошо. Моя мама.
Женский портрет выпадает из рамы вперед. Из проема, облитая призрачным светом, выходит изображенная на портрете. Делает несколько шагов и замирает, словно позируя для нового портрета.
Существа (делая сложные движения вокруг стоящей, наперебой проговаривают ее биографию): Гальперина Роза Исааковна. Родилась в 1920 в городе Конотоп (Украина). Отец — рабочий кожевенного завода, мать — стенографистка. Окончила среднюю школу. Была секретарем школьной комсомольской организации. По окончании школы работала в Конотопском райкоме комсомола. В августе 1939 райкомом комсомола направлена на работу в НКВД. Член коммунистической партии с января 1940. С января 1941 следователь НКВД. Присвоено звание лейтенанта. С февраля 1942 в Особом отделе 1-го Украинского фронта. Присвоено звание старшего лейтенанта. С января 1946 в составе 242-го Отдельного полка НКВД, специализирующегося по борьбе со «шпионами, диверсантами и изменниками родины» на территории Западной Украины. Обращение этого подразделения с гражданским населением отличалось беспримерной жестокостью. Гальперина активно применяла пытки, одну из которых изобрела сама: голого подследственного подвешивали вниз головой, Гальперина била его острым каблуком женской туфли по половым органам. За это среди сослуживцев была прозвана «Каблучок». Всегда лично расстреливала приговоренных. В мае 1947 присвоено звание капитана. Награждена двумя орденами и пятью медалями. В январе 1948 уволена в запас в звании майора и переведена на партийную работу в Киевский горком партии. С 1949 года зам. зав. отделом культуры. В 1964 приглашена на работу в Министерство Культуры СССР. С 1969 главный редактор журнала «Вопросы культуры». В июне 1987 уволена с занимаемой должности. В августе 1991, после провала антигорбачевского путча, покончила с собой.
Гюнтер: Скккажи, кккакое твое любимое время гггода?
Маша: Зима.
Гюнтер: А у ммменя — лллето.
Существа: Значит, свадьба будет весной.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Гостиная в мюнхенском особняке Гюнтера. Стены увешаны картинами еврейских художников и предметами еврейского быта. Гюнтер и Маша ужинают за старинным, богато сервированным столом. Повар-китаец ввозит столик-коляску с едой, обслуживает их.
Гюнтер: Милая, ттты так и не отттветила на мой вввопрос.
Маша: На какой?
Гюнтер: Кухню кккакой страны ты предпочччитаешь?
Маша (усмехается): Трудно сказать!
Гюнтер: Пппочему?
Маша: Не знаю... За эти две недели я столько всего перепробовала. По-моему, мы обошли с тобой все парижские рестораны.
Гюнтер: Тттеперь предстоит обббойти все мммюнхенские.
Маша: О Боже мой! Я превращусь в корову, и ты меня разлюбишь!
Гюнтер (внезапно цепенея): Я... я ннне разлюблю тебя даже кккогда ты пппревратишься в... стул, или в... мокрые ботинки. Ттты мне нужна, как вввоздух. Без тебя я ннне жил, а... знаешь...
Маша (бросается к нему, чуть не сбивая повара с ног, садится Гюнтеру на колени, целует его): Обожаю, когда ты волнуешься! Ты становишься таким странным, таким... сумасшедшим! Волнуйся, волнуйся еще! (Целует его.) Спрашивай, спрашивай меня, милый! Спроси, сколько у меня было мужиков!
Гюнтер: Мне эттто не интересно.
Маша: Ну, спроси про что-нибудь... про кухню!
Гюнтер: Кухню кккакой страны ты предпочитаешь?
Маша: Да я не кухню предпочитаю, а блюда. Например, никто не приготовит фаршированную щуку лучше моей бабушки. А цыплят табака лучше Гоги Кавтарадзе. А украинский борщ лучше моей тети. А в ресторане... конечно, это все вкусно, омары в коньяке, лозания, и это, ну... то что мы ели вчера? Кадык теленка?
Гюнтер: Ри дэ во. Тебе не понравилось?
Маша: Да нет же, очень понравилось, но как тебе сказать... как будто это сделано не руками человека.
Гюнтер: А чьими ррруками?
Маша: Не знаю. Ну, вот это, например. (Показывает на блюдо с китайской едой.) Как это называется?
Гюнтер: Хрустальный поросенок. Эттто блюдо китайцы едят тттолько по большим пппраздникам. В китайской кухне оннно сссамое дддорогое.
Маша: Почему?
Гюнтер: Пппотому что ппприготовить его очень сссложно. Эттто делают только очень опппытные повара. Представь, поросссенка надевают на специальные вилы и дддолго обжаривают на вввесу над открытым пламенем, после чччего он приобретает такой необычный цвет.
Маша: Как будто из красного стекла! Есть страшно!
Гюнтер: Ты правда не хочешь?
Маша (целует его): Шучу. Хотя по-хорошему — сварить бы из этого поросенка холодец, поставить бы на стол литра три «Московской» и позвать бы в гости наших мудаков-эмигрантов!
Гюнтер: Ты правда хочешь? Водки?
Маша (смеется): Опять шучу! Ну не каждый же день водку пить! Скажи мне, пожалуйста, почему немцы так серьезно все воспринимают? Даже шутки?
Гюнтер (пожимает плечами): Я об этттом не зззадумывался. Мможет, тебе пппросто кккажется?
Маша: Да какое там «кажется»! Со мной в институте училась одна пара из ГДР, Хорст и Моника. Такие ужасно правильные ребята. Ну и однажды он один пришел на лекцию, без подруги. Я подхожу и говорю: Хорст, ты знаешь, где твоя Моника? Он говорит: знаю. В общежитии. У нее приступ мигрени. А я ему: ничего ты не знаешь. Я сейчас видела, как она с каким-то негром к ресторану «Метрополь» на такси подкатывала. Он побледнел. Это правда? — спрашивает. Я говорю: честное комсомольское. Он конспекты забирает — и в общежитие. Ну, мы с девчонками посмеялись да забыли. А назавтра эти Хорст с Моникой поперлись в бюро комсомола на меня жаловаться. Оказывается, я унизила их человеческое достоинство и опорочила звание комсомольца.
Гюнтер: Ну, пппросто дддурак этот Хорст.
Маша: Я ему так и сказала! Я говорю: ты что, дурак, шуток не понимаешь? А он говорит: это не шутка, а подлость. У нас, говорит, в Германии так не шутят. Я спрашиваю: а как же у вас шутят в Германии? Он говорит: шутят по-хорошему. Я спрашиваю: это как? Это, говорит, человек, который с тобой шутит, сам сразу начинает смеяться, так что ты понимаешь, что он шутит. Вот так. Слушай, Гюнтер, пошути со мной по-хорошему?
Гюнтер: Как?
Маша (ерзая у него на коленях): Ну скажи, что мы сегодня опять будем водку пить.
Гюнтер: Ну, вообще-то под хрустального поросенка подают кккитайское кккрасное вввино. Водка к нему не подходит.
Маша: Знаешь, один мой приятель сказал, что водка не подходит только к одному продукту.
Гюнтер: К какккому?
Маша: К говну!
Гюнтер: Значит, ттты все-таки хочешь водки?
Маша: Хочу. Но сегодня я хочу не просто так. А с идеей.
Гюнтер: Как это — с идеей?
Маша: Ты главное скажи, чтоб принесли, а как и что — я тебе объясню.
Гюнтер: Элисказес, принесите нам рррусской ввводки!
Входит слуга Гюнтера Элисказес, ставит на стол бутылку водки, уходит.
Маша: Скажи, у вас в доме всегда были слуги?
Гюнтер: В общем, да. Без Элисказеса я бы не смог ухаживать за дддомом.
Маша: Почему?
Гюнтер: Здесь двенадцать комнат, сад, кухня. Нннадо следить ззза всем этттим, договариваться с ссадовником, с ппповарами, зззакупать продукты. А у меня довольно много ррработы.
Маша: Вот этого я не могу понять! На хуй тебе работать экспертом в этом патентном бюро, если тебе по наследству привалило на 22 миллиона недвижимости?
Гюнтер: Ннно это моя пппрофессия.
Маша: У меня тоже есть профессия. Инженер-экономист. Но я ни одного года не работала по специальности.
Гюнтер: Но как ты зарабатывала на жизнь?
Маша: Фарцевала, была на содержании у богатых любовников.
Гюнтер: Жаль.
Маша: Что жаль?
Гюнтер: Чччто меня ннне было рядом.
Маша (целует, гладит его лицо, потом берет за подбородок): Слушай, не вгоняй меня в грусть сегодня. Хорошо?
Гюнтер: Я пппостараюсь.
Маша: Ну и отлично! (Спрыгивает с его колен, хлопает в ладоши.) Эй, Экле... эклеси... господи, язык сломаешь, ну как твоего слугу зовут...
Гюнтер: Элисказес.
Маша: Элисказес!
Входит Элисказес.
Элисказес: Слушаю вас.
Маша (подходит к нему): Милый Элисказес, принесите нам, пожалуйста, соленый огурец.
Элисказес: К сожалению, мадам...
Маша: Я не мадам. Зовите меня просто Маша.
Элисказес: К сожалению, фрау Маша...
Маша: Я не фрау, черт побери! Я просто Маша!
Элисказес: Прошу прощения... Маша.
Маша: Отлично. Так что, к сожалению?
Элисказес: К сожалению...
Маша: Нет соленых огурцов? Это позор! Гюнтер, у тебя в доме нет соленых огурцов! Ты понимаешь, что это недопустимо?!
Гюнтер: Маша, но я не помню, когда я последний раз ел сссоленый оггггурец.
Маша: А еще культурный человек! Боже мой, куда я попала!
Гюнтер: Но в Германии соленые огурцы не пппопулярны. Немцы предпочитают мммаринованные.
Маша: Вот поэтому вы и проиграли войну. Элисказес! Возможно в городе Мюнхен найти соленый огурец?
Элисказес: Конечно возможно, но сейчас уже вечер и все магазины...
Гюнтер: Поезжайте в тот русский ресторан на Людвиг штрассе. Я уууверен, что там ееесть сссоленые огурцы.
Элисказес выходит.
Маша: Вот так всегда: захочешь выпить не просто так, а с идеей, и, как назло, чего-нибудь не окажется — или водки, или огурцов!
Гюнтер: Ннно, может быть, для тттвоей идеи подойдут и маринованные огггурцы?
Маша: Если бы тебя сейчас услышали наши писатели-деревенщики, они бы тебя назвали бездуховным человеком.
Гюнтер: Ззза что?
Маша: За то что ты не знаешь разницы между маринованным и соленым огурцом.
Гюнтер: Ну ррразница, конечно, есть, ннно она... не принципиальна.
Маша: Не принципиальна? (Качает головой.) Боже мой! Не думала, что на Западе живут такие дикари... Да ты знаешь, что такое соленый огурец?
Гюнтер: Ннну я пробовал...
Маша (печально): Пробовал... Соленый огурец, это... это как... как... я даже не знаю, с чем это сравнить. Да еще чтоб вам, немцам, было понятно. С первой любовью! Понятно?
Гюнтер: Ннне очень...
Маша (задумчиво): Ну тогда... с падением Берлинской стены! Понятно?
Гюнтер (с улыбкой пожимает плечами): Тоже ннне очень...
Маша: Какой непонятливый народ! Ну, хорошо, я тебе для ясности одну историю расскажу. Со смыслом. Сталин в последние годы жизни много пил. А опохмелялся утром знаешь чем? Рассолом из-под соленых огурцов. Ну и однажды они страшно напились, а Берия приказал утром подать Сталину рассол. Но из-под маринованных огурцов.
Гюнтер: И что?
Маша: Ну и умер Сталин.
Гюнтер: Я про эту версию не слыхал.
Входит Элисказес с тарелкой соленых огурцов.
Маша (хлопает в ладоши): Не может быть! Неужели соленые?
Элисказес: Соленые, фрау... простите... Маша.
Маша: Отлично! Оставьте нас, Элисказес.
Элисказес направляется к двери.
Маша: Хотя нет! Подождите!
Элисказес останавливается.
Маша (Гюнтеру): Знаешь, милый, мой покойный дедушка-графоман говорил: «Умей делить Добро со всеми, не только с близкими людьми». Так что знаешь, как мы сделаем... Элисказес! Кто еще сейчас в доме?
Элисказес: Повар и секретарь господина фон Небельдорфа.
Маша: Зовите их сюда!
Элисказес выходит и возвращается с поваром и секретарем Гердом.
Маша: Господа, прошу вас всех к столу.
Вошедшие недоуменно переглядываются.
Гюнтер: Прошу вас, господа, сссадитесь.
Повар, Элисказес и Герд садятся за стол.
Маша: Господа, я хочу вам преподнести один урок, который... который поможет вам стать счастливыми. (Показывает каждому бутылку с водкой.) Что это, по-вашему?
Повар: Водка.
Герд: Водка.
Элисказес: Водка.
Гюнтер: Ввводка.
Маша: Какая это водка? (Снова показывает каждому.)
Повар: Русская.
Герд: Русская.
Элисказес: Русская.
Гюнтер: Рррруская.
Маша: Отлично! Если вы и дальше все так же будете понимать с полуслова, у вас проблем не будет. (Разливает бутылку водки в пять фужеров для вина.)
Маша: Господа. Я хочу научить вас правильно пить русскую водку.
Гюнтер: Чччто значит ппправильно?
Маша: Это значит, что на Западе русскую водку пьют не правильно.
Гюнтер: Как — не правильно?
Маша: Скажи, милый, ты будешь пить ликер перед обедом?
Гюнтер: Нет.
Маша: А виски во время обеда?
Гюнтер: Нет.
Маша: Хорошо. А водку когда ты будешь пить? До обеда, во время обеда, или после?
Гюнтер: Пппосле.
Маша: Очень хорошо. Значит, господа, правило № 1. Запомните сами, расскажите своим друзьям, женам, любовницам, детям, правнукам и праправнукам. Русскую водку пьют во время обеда. Повторите.
Гюнтер: Рррускккую...
Повар: Водку...
Герд: Пьют.
Элисказес: Во время обеда.
Маша: Отлично! Правило № 2: никогда не храните водку в морозилке. Если она будет очень холодной, вы не почувствуете ее вкуса и можете застудить горло. № 3: выпивайте сразу не менее ста миллилитров, сразу закусывайте соленым огурцом и начинайте есть. (Показывает пустую бутылку.) Сколько водки было в бутылке? Элисказес?
Элисказес: Пол-литра.
Маша: Сколько бокалов на столе?
Герд: Пять.
Маша: Сколько миллилитров водки в каждом бокале? Гюнтер?
Гюнтер: Сто.
Маша: Молодец! Так, с теоретической частью покончили, переходим к практической. Берем в правую руку водку, в левую огурец. (Все выполняют ее команду.) Я пью первой. Смотрите внимательно. Перед выпиванием необходимо сказать: «На здоровье!», слегка вдохнуть и задержать дыхание. Понятно?
Герд: Простите, а выдыхать когда?
Маша: Когда выпьете. А потом сразу ешьте огурец. Сейчас я все покажу. (Поднимает бокал, обводит им сидящих.) На здоровье! (Выпивает залпом, бросает бокал через плечо, нюхает огурец и кладет его на тарелку.)
Все: А огурец?
Маша (смеясь): Я забыла вам сказать! Дело в том, что я после первой рюмки никогда не закусываю. Но это мое личное правило, и на всех не распространяется.
Герд: Скажите, а в России всегда после того как выпьют, бьют бокалы?
Маша: Не всегда. Только когда пьют с идеей.
Герд: И часто пьют с идеей?
Маша: Бывает. Но хватит разговоров, господа! Пейте!
Все произносят «На здоровье!», вдыхают и пьют; кто-то давится и кашляет, кто-то выпивает благополучно. Гюнтер бросает бокал об пол, остальные ставят свои бокалы на стол. Громко хрустят огурцами.
Маша: Ну, молодцы! Поздравляю с первой правильно выпитой рюмкой! (Подходит к каждому и целует.) А теперь — ешьте, ешьте, ешьте!
Все приступают к китайской еде.
Маша (подходит сзади к Гюнтеру, гладит его голову): Как хорошо. Я так счастлива.
Гюнтер (жует): Пппочему?
Маша: Хоть одно доброе дело сделала для немцев!
Гюнтер: Ззздорово!
Маша: Ну, как? Вам понравилось, господа?
Повар, Элисказес и Герд переглядываются с полными ртами, потом кивают.
Маша: Слава Богу!
Герд: Скажите, пожалуйста, почему никто из русских до сих пор не показал немцам, как правильно пить русскую водку? (Икает.)
Маша: Не знаю! Наверно, это важная государственная тайна!
Гюнтер (радостно): Зззначит, ты — государственная преступница?
Маша (хлопает в ладоши): Значит, я государственная преступница! Ура! За это — второй тост! Элисказес, несите вторую бутылку!
Гюнтер: Ура! Вторую бббутылку!
Элисказес (весело вскакивает): Слушаюсь!
Внезапно свет меняется на мертвенно-голубой, все замирают. Сверху падают сотни ремней, расправляясь, застывают в воздухе. Появляется Маша-2.
Маша-2: Ты будешь сечь его сегодня, завтра, послезавтра, сечь в вашей спальне и в гостиной, сечь в ванной и в гараже, сечь в саду. Ты будешь сечь его 26 июня 1996 года в афинском отеле «Посейдон», 1 ноября 1999 года в нью-йоркском «Хилтоне», 6 августа 2005 года в московском «Метрополе». Ты будешь сечь его на вашей яхте «Маша» посередине Боден-Зее, сечь в английской деревушке Круль, сечь в Йоханнесбурге и в Пекине. Ты будешь сечь его в день двадцатипятилетия вашей свадьбы, после банкета, затянувшегося до трех часов утра в вашем новом доме на берегу Штарнбергер-Зее, в заваленной цветами спальне. Кряхтя и содрогаясь дряблой, морщинистой спиной, он повалится ничком на кровать, ты взмахнешь своей искривленной подагрой рукой, ремень вяло опустится на спину, как на овсяное желе, и сквозь новые фарфоровые зубы ты прошепчешь...
Шепот: Вот тебе, мрамор!
Маша: Неееет!!!
Маша-2: Возле ближайшего перекрестка тебя ждет такси. У шофера твой билет на Кельн. Адрес Марка: Швальбахер штрассе, 17.
Маша: Швальбахер штрассе, 17.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Комната в квартире Марка. Стены заняты стеллажами с книгами. Марк и Маша сидят посередине комнаты за небольшим столом. Марк берет полупустую бутылку с водкой, тянется к Машиной рюмке.
Маша (накрывает рюмку ладонью): Хватит, Марк. Если я напьюсь, мы с тобой ни до чего не договоримся.
Марк (наливает себе): А я выпью с удовольствием. С тобой как-то замечательно хорошо пьется. По-московски. Будь! (Выпивает, подходит к Маше, берет ее сзади за плечи, декламирует.) Вошла ты, резкая, как «нате!», муча перчатки замш, сказала: знаете, я выхожу замуж!
Маша: Марк, мне не до шуток.
Марк (целует ей руку): Машка, прошу тебя об одном — сваливайся на меня впредь так же неожиданно, как сегодня.
Маша: Абгемахт. Слушай, зачем тебе так много книг?
Марк (декламирует): Лучшему в своей жизни я обязан книгам. Кто сказал? Правильно. Горький.
Маша (берет сигарету): Да ну тебя...
Марк (ловко подносит ей зажженную спичку): Марусь, ну что ты так расстраиваешься! Это слишком прозрачно, чтоб ломать голову.
Маша (бросает сигарету): Марк, ну это же пиздец! Влюбиться в мужика, чтобы потом сечь его?! Я ебаться с ним хочу! Я его хуй до сих пор не видела!
Марк: Увидишь.
Маша: Ну расскажи хоть, что это? Он что, действительно мазохист?
Марк (закуривает сигарету): Он мазохист не по психотипу, а по идеологии. У послевоенных немцев это часто.
Маша: Как это?
Марк: Очень просто. Двойственность межличностных инверсий, приводящая к ассиметричному выравниванию гиперэмоциональных установок за счет механизма психосоматического отождествления.
Маша: Переведи.
Марк: Твой Гюнтер мстит своему отцу.
Маша: При чем здесь отец? Он же давно дал дуба!
Марк: Это не важно.
Маша: Но почему он трахаться не может?
Марк: Во-первых, не хочет плодить зло, то есть — продолжать телесность своего отца. Во-вторых, мстит отцу, отождествляясь с жертвой. Еврейская женщина сечет сына фон Небельдорфа. Интерес к еврейской культуре — тоже месть.
Маша: Еб твою мать! Но это же просто... власть мертвеца?! Новый роман Стивена Кинга!
Марк: Скорее, это Хичкок. «Психо». С той разницей, что история «Психо» — капля в море патологически здоровой Америки. А случай Гюнтера в Германии — сплошь и рядом.
Маша: Правда? А я думала — наоборот, немцы здоровее всех! Пиво, сосиски? А потом попеть — Майн либер Августин.
Марк: Это — до войны, Маша. Сейчас все совсем по-другому. Современная Германия напоминает мне человека, впервые пережившего состояние аффекта.
Маша: Это что, эпилепсия?
Марк: Почти. Эпилептик просто падает и бьется. Аффектированный человек совершает странные и страшные вещи, а потом ничего не помнит. Так вот. Жил такой культурный, добропорядочный господин, ходил по будням в свою контору, по воскресеньям — в кирху. Ходил, ходил, а потом вдруг в один прекрасный день выскочил на улицу, стал бить витрины, собак, людей. Поджег чего-нибудь. Кричал. А потом насрал себе в штаны и заснул. А когда проснулся, ему подробно рассказали, что он делал. Дали каких-то пилюль, прописали водные процедуры. И вроде все прошло. Но. Стал он с тех пор всего бояться: витрин, людей, собак. У него закурить спросят, а он спичку зажечь не может — ему поджог мерещится. Но с Германией-то обошлись круче, нежели с этим господином. Ей не пилюли прописали, а плеть. И высекли всем миром. Да так, как никого никогда не секли.
Маша: Тебе жалко немцев?
Марк: Нет. С какой стати еврею жалеть немцев? Мне немецкую культуру жалко. Литературу, философию. Кино.
Маша: Почему?
Марк: Да потому что — убожество. Боятся они спичку зажечь. А по-моему, коль ты огня боишься, лучше вообще бросить курить.
Маша (восхищенно): Ну, Марк... теперь я понимаю...
Марк: Что ты понимаешь?
Маша: Почему тебя нигде не печатают.
Марк (смеется): Машенька, я этому не придаю значения. Писал я в стол в Москве, пишу в стол здесь. Какая разница? Жена зарабатывает, крыша над головой есть. Я об одном жалею.
Маша: О чем?
Марк: Что я не состоялся в Германии как психиатр. Маша, какой здесь материал! После русских шизоидов, которыми я объелся, которыми я сыт по горло, — немецкие невротики! Это... как устрицы после борща! Здесь все пропитано неврозом — политика, искусство, спорт. Это разлито в воздухе, на площадях, в университетах, в пивных... кстати о пивных. Вот тебе наглядный пример. Первый год эмиграции. Берлин, Кройцберг. В какую-то жуткую пивную потащил меня Мишка. Сидим, пьем пиво. Народ вокруг крутой, громкий. И один здоровый рыжий детина все время на меня посматривает. Пьет пиво и посматривает.
Маша: Голубой?
Марк: Я тоже сперва решил. Но потом присмотрелся — не похож. Да и какой из меня любовник! Нет, вижу — там что-то другое. Неуютно мне как-то стало, и пошел я пописать в сортир. Пописал, застегиваюсь, поворачиваюсь — а передо мной этот детина. И в сортире, как бывает в таких случаях, — ни души. Ну, думаю, пиздец тебе, Марк. А детина между тем меня спрашивает: «Вы еврей?» Собрал я свою маленькую волю и отвечаю: «Да, я еврей». А немец опускается передо мной на колени и говорит: «От имени немцев, которые принесли столько страданий вашему народу, я прошу у вас прощения».
Маша: Не может быть! (Со смехом.) Но это... пиздец! Не верю!
Марк: Я не вру. Мне тогда так стало неловко. Я вылетел пробкой из этой пивной. Ну? Где, в какой стране такое возможно?
Маша (качает головой): Пиздец! Да... В России никто перед евреем в сортире на колени не опустится. Ой, Марк! У меня от всего этого голова кругом идет. Давай выпьем.
Марк: Идея не плоха. (Разливает водку по рюмкам.)
Маша: Лучше б я этого ничего не знала.
Марк: Незнание — сила. Это верно. Но ты ко мне сама приехала.
Маша: Тогда — за знание? (Поднимает рюмку.)
Марк: За знание (Поднимает свою.)
Чокаются и пьют.
Маша (закуривает): Господи, ну почему так много обломов? Мечтаешь-мечтаешь. Едешь-едешь в какой-нибудь Париж. А там негры и квартира без горячей воды.
Марк: Благодари Бога, что есть холодная.
Маша: Вот ты всегда умел довольствоваться малым. Хотя обломов у тебя в жизни было больше, чем у меня! (Смеется.) Загадка ты наша!
Марк: Все просто, Машенька. Помнишь романс «Мне все равно — страдать иль наслаждаться»?
Маша: Ну?
Марк: Ну. Мне все равно. Страдать иль наслаждаться. Я хомо советикус. Организм, приспособленный для выживания в любых условиях. Без горячей воды. Без холодной. Без сортира. Без воздуха.
Маша (пристально смотрит на него): Наливай.
Марк наполняет рюмки.
Маша: Давай за тебя. Чтоб твою книгу напечатали.
Марк: Я уже сказал, что это не важно. За нас.
Маша: За тебя, Марк, за тебя.
Чокаются, пьют.
Маша (после паузы): Значит, тебе все равно, где жить? На Западе или в России?
Марк: Слушай, курочка, что ты мне зубы заговариваешь? Ты для чего ко мне в час ночи прилетела? Про Запад и Россию рассусоливать?
Маша (трет виски и трясет головой): Не могу...
Марк: Что?
Маша: Как вспомню Гюнтера... ой, блядь, забыть бы это все.
Марк: Правильно. Забудь. (Смотрит на часы.) Иди баиньки и забудь. Теперь это не твоя забота. Официально заявляю тебе: я за это дело берусь.
Маша (бросается ему на шею): Спасибо, милый!
Марк: Скажи, у него осталось что-нибудь от отца? Дневники, фотографии, бумаги?
Маша: Нет. Он все сжег. Только крюк остался.
Марк: Что за крюк?
Маша: Тот самый. Стальной. На котором отец вешал партизан. Он его привез домой, как трофей. А Гюнтер только это и сохранил. Весело, не правда ли?
Марк: Очень... (Машет на нее руками.) Спать, спать! Уже светает.
Маша (вздыхает): Да... и впрямь устала. (Встает.) У тебя-то хоть есть горячая вода?
Марк (задумчиво): Вторая дверь направо.
Маша: С добрым утром. (Уходит.)
Марк (после продолжительной паузы): Вот тебе, мрамор.
Свет гаснет, и в призрачном освещении появляются Фабиан фон Небельдорф и Софья Гальперина. Они в соответствующих униформах, с пистолетами в руках.
Фон Небельдорф (убирает пистолет в кобуру): Ну и денек.
Гальперина (убирает пистолет в кобуру): Ну и денек.
Фон Небельдорф (с усталым вздохом расстегивает ворот): Интересно, когда я наконец нормально высплюсь?
Гальперина (с усталым вздохом расстегивает ворот): Интересно, когда я наконец нормально высплюсь?
Фон Небельдорф (закуривает): Устал, как собака.
Гальперина (закуривает): Устала, как собака.
Фон Небельдорф: Эти сволочи так громко орут.
Гальперина: Эти сволочи так громко орут.
Фон Небельдорф: Кретины. Ненавидят нас за то, что мы несем им свободу.
Гальперина: Кретины. Ненавидят нас за то, что мы несем им свободу.
Фон Небельдорф: Чем больше убиваешь, тем больше их становится.
Гальперина: Чем больше убиваешь, тем больше их становится.
Фон Небельдорф: Ничего. Время работает на нас.
Гальперина: Ничего. Время работает на нас.
Фон Небельдорф: На войне каждый должен быть на своем месте.
Гальперина: На войне каждый должен быть на своем месте.
Фон Небельдорф: И хорошо делать свое дело.
Гальперина: И хорошо делать свое дело.
Фон Небельдорф: Во имя наших детей.
Гальперина: Во имя наших детей.
Фон Небельдорф (истерично кричит): Вилли! Принеси шнапса!!
Гальперина (устало): Петренко. Плесни мне спиртика.
Фон Небельдорф и Гальперина исчезают.
Марк (берет со стола лист бумаги, читает вслух): Дорогой Гюнтер, прости за внезапное исчезновение. Я дошла до предела, за которым безумие и распад личности. Идти дальше на поводу у твоей патологии я больше не могу. Ты стал заложником прошлого, рабом коллективного бессознательного. Ты борешься с мертвецом, теряя человеческий облик, становясь живым трупом, куклой. Страшно видеть это, но еще страшнее участвовать в этом. Если ты любишь меня, если хочешь, чтобы мы были счастливы, если в тебе не угасло желание стать нормальным мужчиной, мужем, отцом, если ты готов раз и навсегда покончить с кровавыми призраками прошлого, — позвони мне в Кельн и скажи: «Я готов». Твоя Маша.
Марк складывает лист, вкладывает в конверт. Свет гаснет. Телефонный звонок.
Бабушка: Але?
Маша: Бабуля, милая, здравствуй.
Бабушка: Машенька? Детка, ты откуда?
Маша: Все оттуда, бабушка.
Бабушка: Как твое здоровье?
Маша: Отлично, бабуля. Послушай меня внимательно. Мне очень нужна одна вещь.
Бабушка: Какая?
Маша: Открой свой сундук, там справа под маминым мундиром ее старые коричневые туфли.
Бабушка: Фронтовые?
Маша: Да, да. Они мне очень нужны.
Бабушка: Машенька, но они же рваные. Зачем они тебе?
Маша: Бабуля, после объясню. От меня приедет человек, передай их ему, пожалуйста. Поверь, это очень важно.
Бабушка: Но... а что случилось?
Маша: Ничего. Мне очень нужны мамины туфли. Ты поняла?
Бабушка: Не поняла. Но я все сделаю, детка.
Телефонный звонок.
Маша: Ало?
Гюнтер: Я ггготов.
Маша: Милый мой, слава Богу.
Гюнтер: Что я дддолжен сссделать?
Маша: Скажи... ты действительно хочешь забыть все это?
Гюнтер: Да, да, да! Маша... я... Машенька... ты сволочь! Сссволочь!
Маша: Гюнтер, милый Гюнтер...
Гюнтер: Ттты сбежала от меня, кккак шлюха! Мне тттак плохо... я очччень устал, я не ссспал всю неделю. Я не могу бббез тебя.
Маша: Я люблю тебя.
Гюнтер: Я лллюблю тебя... Что я дддолжен делать?
Маша: Не задавать вопросов. Это во-первых. А во-вторых — верить, что ты можешь стать нормальным человеком.
Гюнтер: Я дддолжен лечь в клинику?
Маша: Нет. Мы должны с тобой совершить одну поездку. Очень необычную. Будем считать, что это наше свадебное путешествие.
Гюнтер: Кккуда мы поедем?
Маша: Ну вот, ты уже задаешь вопросы!
Гюнтер: Хххорошо, я не буду...
Маша: Ты должен исполнять все, что я тебе скажу. Иначе ты не излечишься.
Гюнтер: Хххорошо.
Маша: Возьми крюк отца и отправляйся в Гамбург. Там возьми напрокат черный мерседес, самый большой и самый дорогой. Завтра в 9 утра жди меня в аэропорте.
Гюнтер: Хххорошо.
Телефонный звонок.
Служащая: Костюмерная «Рунге унд Бауэр», добрый день.
Маша: Добрый день. Я хотела бы взять напрокат два мундира: оберфюрера СС и майора НКВД.
Служащая: 35 марок в сутки.
Вспыхивает свет. Белая сцена и белый задник. Маша в форме майора НКВД, голый Гюнтер.
Маша (распаковывает сверток с мундиром оберфюрера): Вот. Одевайся.
Гюнтер (оторопело смотрит на мундир): Чччто?
Маша: Одевай быстро.
Гюнтер: Я?
Маша: Да, ты!
Гюнтер: Я... я никогда ннне надену эттто говно.
Маша (угрожающе смотрит ему в глаза): Одевай.
Гюнтер: Нет! Ннникогда... говно... ггговно...
Маша: Одевай!
Гюнтер: Нет! Нет! Нннет!
Маша (бьет его): Одевай!
Гюнтер: Ннникогда!
Маша (бьет): Одевай, дурак! Одевай, сволочь!
Гюнтер: Нет! Нет! Нннеееет!!!
Маша (опускается перед ним на колени): Я прошу тебя. Ну, я прошу тебя... очень прошу, очень.
Гюнтер (после долгой паузы): Ззза это могут арестовать.
Маша: Ты не должен об этом думать. Думай о том, что это нужно тебе, нужно нам. (Помогает ему надевать мундир.) И ничего не бойся. Пока ты со мной — ничего не случится.
Гюнтер: Я не могу... не могу...
Маша (застегивает ему пуговицы): Ты все можешь. Мы с тобой все можем. Мы сильные! Правда? (Встряхивает его.) Правда?
Гюнтер (обнимает ее): Правда.
Маша: Поехали.
Из белой сцены возникают белые фигуры существ. Каждое существо сопряжено с частью черного мерседеса. Существа собираются вместе, тем самым складывают из частей мерседес. Гюнтер и Маша садятся на край сцены. Звучит немецкий марш «Heute wollen wir marschieren...» Существа начинают двигаться в такт музыке и вместе с ними колышется, движется мерседес.
Маша: В 10 мы выехали. Гюнтер за рулем в мундире оберфюрера, я рядом в форме майора НКВД. Было солнечное весеннее утро. Наш автопробег Гамбург-Оберзальцберг длился восемь часов. Мы проехали всю Германию. Какая маленькая страна. Теперь я понимаю их лозунг, про который мне рассказывал папаша: Дас Фольк онэ Раум. Раума в Германии действительно маловато. Зато классные автобаны. Да и мерседес-600 тоже не последнее говно. Как сказал бы твой любимый поэт: это черный леденец, обсосанный богами Валгаллы и выплюнутый на просторы Земли. Он набит всякой всячиной, но, когда мне Гюнтер дал порулить, я поняла, что не хватает двух вещей: хуя в сиденье и пулемета спереди. Несись, ебись и стреляй, и никакого мужика не надо!
Гюнтер: Маша, кккуда мы едем?
Маша: На юг, милый.
Гюнтер: Кккуда конкретно?
Маша: Ты обещал не задавать вопросов. Расслабься и перестань потеть, а то мы врежемся.
Гюнтер: А ты... уввверена, что это поможет?
Маша: Абсолютно.
Гюнтер: Ммможно, я хотя бы другую мммузыку поставлю?
Маша: Нельзя... Но как мы ехали, солнышко! Никогда не забуду. Как нам сигналили, как крутили пальцем у лба, как кричали вслед: свиньи! фашисты! Три раза нас останавливала полиция. Они были хорошо информированы многочисленными автобанными осведомителями, но явно растерянны и не готовы к решительным действиям. Все кончалось проверкой документов и нелепыми вопросами, на которые Гюнтер, потея, отвечал:
Гюнтер: Эттто мое личное дело.
Маша: Они оторопело возвращали документы. Все-таки немцы удивительно серьезный народ. В Москве на Красную площадь выходи в эсесовской форме — никто тебе слова не скажет. А здесь — вопрос жизни и смерти. В Фульде на бензоколонке в нас бросили пивной бутылкой, под Нюрнбергом за нами безуспешно погналась гэдээрашная семья на «траби», в Ингольштадте нам аплодировали двое парней на мотоциклах, в Мюнхене на нас молча пялились, не выражая особых эмоций, возле чудесного Хим Зее мы чуть не раздавили белку и нам плюнула в лобовое стекло какая-то старушка, Гюнтер проехал еще пару километров, резко затормозил, выскочил из машины и побежал, срывая китель. (Гюнтер вскакивает и бежит.)
Гюнтер: Все! Все! Хххватит! Ннненавижу это ггговно! Ннненавижу!
Маша: Гюнтер, прекрати! Стой! (Бежит за ним.)
Гюнтер: Ннненавижу! Ннненавижу!
Маша (ловит его, падает вместе с ним): Стой! (Гюнтер всхлипывает, Маша обнимает его, прижимает к себе.) Последние километры. Баварские Альпы. Бад Райнхельхаль, Винкль, Бишофвизен и — Берхтесгаден. По серпантину мы поднялись на Оберзальцберг. Когда мы въехали на плато и возле Hotel zum Turken Гюнтер заглушил мотор (существа перестают двигаться), я вышла из машины, вдохнула этот воздух, посмотрела вокруг... (Мерседес плавно разваливается на части, существа группируются по-новому, собирая из частей мерседеса горный пейзаж.) Гитлер был очень не дурак, выбирая такое место. Дух захватывает. А людишки внизу кажутся муравьями.
Свет гаснет. Появляется луна, загораются звезды.
Маша: Гюнтер, вставай.
Гюнтер: А... что? Мммаша... который час?
Маша: Не важно.
Гюнтер: Мой Бог... значит, это был не сссон... я в этом ужасном мундире, в этттом гадком месте...
Маша: Наклонись сюда.
Гюнтер: Чччто это?
Маша: Кокаин. Осторожней. Выдохни, а теперь нюхай. Резко.
Гюнтер (вдыхает): Аааа...
Маша (нюхает): Вот так.
Гюнтер: Он гггорчит... я раньше ннникогда не пробовал...
Маша: Пошли.
Гюнтер: Как тихо...
Маша (поднимается на возвышение): Вот здесь стоял дом Гитлера.
Гюнтер (подходит к ней): Я лллюблю тебя. Дддаже здесь, дддаже в этом пппроклятом месте я люблю тебя.
Маша (обнимает его): Милый. Я тоже люблю тебя. Мы с тобой никогда не расстанемся.
Появляется Маша-2 в белом длинном платье с букетиком ландышей. Маша смотрит на нее.
Маша-2 (кивает): Давай...
Гюнтер и Маша проваливаются внутрь возвышения, оказавшегося странной конструкцией из существ и частей мерседеса. Конструкция подсвечивается алым светом и начинает двигаться, словно пережевывая Машу и Гюнтера. Они кричат.
Маша-2 (нюхает ландыши): Прости меня, ангел мой, но адекватно описать то, что произошло с нами, я не в состоянии. Причина тому не страх и не отвращение, но отсутствие отстраненного взгляда на нас, невозможность холодного наблюдения. Ты знаешь, я никогда не была равнодушной, расчетливой, сдержанной. Я умела отдаваться без остатка. Эта ночь не стала исключением. В потрясенной душе моей алыми всполохами оживают те 46 минут. Но мне трудно собрать воедино осколки этой божественной мозаики. Я помню Голубое Желе на мужских ключицах, помню вхождение Крюка Отца в мой анус, помню Мамину Туфлю, разрываемую впервые восставшей плотью Гюнтера, помню сломаный Платиновый Пояс Верности, помню трещину в Багровой Преграде. План Марка оказался поистине гениальным.
Все стихает.
Маша: Утром мы проснулись голые на молодой траве и совершили наш первый полноценный акт любви.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Спальная комната в мюнхенском особняке Гюнтера. Маша и Гюнтер только что проснулись и лежат в постели.
Маша (потягиваясь): Оооой! А мне сон приснился.
Гюнтер (совершенно не заикаясь): Ты знаешь, милая, мне тоже.
Маша: Правда? Вот здорово! Только чур я первая рассказываю!
Гюнтер: О’кей.
Маша: Дай закурить!
Гюнтер дает ей сигарету, берет себе. Они закуривают.
Маша (садясь на лежащего Гюнтера): Значит, будто я в Москве. Справляем у Маринки Новый год. Мы всегда у нее справляли, в Гнездиковском. Компания человек десять.
Гюнтер: Меня нет?
Маша (целует его): Нет, солнышко. Вот. Будто уже без четверти двенадцать, и по телевизору начинается поздравление от имени партии и правительства. Читает Брежнев или Горбачев, не помню. «Желаю вам новых побед на фронте социалистического строительства». И так далее. Я говорю: ну, что, ребят, открывайте шампанское. А на меня как-то странно смотрят все. А Борька, Маринкин любовник, берет бутылку с малиновым сиропом и начинает всем разливать. А Маринка вслед за ним туда же, в бокалы — воды из ее бабушкиного графина. И все берут чайные ложечки и начинают молча громко размешивать в бокалах эту бурду. И сидят, надувшись, как индюки. Я говорю: вы что, охуели? Где шампанское? Они молчат. Смотрю, а на столе — никакой выпивки. Ни водки, ни вина. Только малиновый сироп. И тут я только все вспоминаю! Оказывается, в России объявлен сухой закон! И двенадцать бьет! Проснулась в холодном поту! Вот ужас, а?!
Гюнтер (целует ее): А мне не страшный сон приснился.
Маша: Трахался с кем-то?
Гюнтер: Нет! Смешной сон. Будто мы с покойным дядюшкой Георгом охотились на мышей.
Маша: Мыши — это к деньгам.
Гюнтер: Правда? Я не знал. Мне часто мыши и крысы снятся.
Маша: Поэтому ты у нас такой богатенький! А мне ни одной мышки никогда не приснилось! Все сны — про водку да про море.
Гюнтер: А это к чему?
Маша: Водка — к случайным знакомствам. А море... море — это к ебле.
Целуются. В дверь стучат.
Маша: Войдите!
Входит Элисказес, ввозит тележку-столик с завтраком.
Элисказес: С добрым утром.
Маша: О, отлично! Я уже голодная!
Гюнтер: С добрым утром, Элисказес. Который час?
Элисказес: Четверть двенадцатого, господин фон Небельдорф.
Гюнтер (тянется): Ой, Маша... какие мы с тобой сони!
Маша: Без сна и пищи человек не может существовать. Кто сказал?
Гюнтер: Не знаю.
Маша: Чехов. А может — Солженицын. Не помню точно.
Элисказес (раздвигает шторы): Дождь перестал. С утра было солнце.
Маша: Отлично! Поедем в горы? Загорать и форель есть!
Гюнтер: Маша, я сегодня хотел зайти в мою контору. Я не был там почти неделю.
Маша: Ни в какую контору ты больше не пойдешь. Никогда! Понятно?
Гюнтер: Но, милая, надо хотя бы известить их, что я ухожу.
Маша: Никогда! Никогда! (Обнимает его.)
Они долго целуются. Элисказес тем временем раскладывает и ставит перед ними на кровать небольшой стол, сервирует его, раскладывает по тарелкам Вайссвурст, наливает в бокалы Вайссбир, кладет Брецель.
Маша (с трудом отрывается от Гюнтера): А! У меня губы лопнут! Ты так целуешь, так... так... милый! Сердце останавливается!
Гюнтер: Я люблю тебя.
Маша: Я с ума по тебе схожу!
Элисказес (закончив со столом): Прошу прощения, кофе и фрукты подать, как всегда, в столовую?
Гюнтер (гладя щеку Маши): Да, да...
Элисказес уходит.
Маша (берет бокал с пивом): Ах, милый, как хорошо с тобой.
Гюнтер (чокается с ней): За тебя, моя прелесть.
Маша (отстраняется): Стоп, стоп! Ты забыл наш уговор? До свадьбы каждый первый тост — за Марка.
Гюнтер: Да, да, извини. За Марка!
Маша: За замечательного, гениального, умного, мудрого Марка! Если бы не он... (встряхивает головой) ой, не знаю, что было бы! Как вспомню твою спину, этот ремень, эти крики, эти твои утренние глаза запуганного кролика! Милый!
Гюнтер: Забудь все, Маша. Все позади. За Марка.
Пьют пиво и с аппетитом едят Вайссвурст.
Маша: Я влюблена в это пиво. И с каждым днем влюбляюсь все больше.
Гюнтер: Тебе нравится Вайссбир?
Маша: Очень! Хотя сначала, когда ты дал мне попробовать, оно мне показалось странным. Странный вкус и мутное какое-то. Когда у меня была гонорея, моя моча была такой же мутной. (Смеется.) Прости, пожалуйста! (Берет Гюнтера за руку.) Скажи честно. Я дура?
Гюнтер (обнимает ее): Ты прелесть. Я готов пить твою мочу.
Маша (с улыбкой): Давай лучше пиво пить. Второй тост помнишь?
Гюнтер: За Фрейда.
Маша (с расстановкой): За наше-го гени-ально-го Зигмун-да Фрей-да.
Чокаются и пьют.
Маша (ест): Все люблю, кроме вашей сладкой горчицы. Никак к ней не привыкну. Настоящая горчица, по-моему, должна слезы из глаз выжимать и очищать голову от дурных мыслей.
В дверь стучат.
Гюнтер: Войдите!
Входит Герд с телефонной трубкой в руке.
Герд: Господин фон Небельдорф, звонит господин Рошаль из Хагена. Я бы не осмелился вас беспокоить, но он просит вас дать ответ немедленно. Это по поводу той самой Торы. Он вчера получил ее и хочет знать, покупаете вы или нет. Всего 12000 марок. Если нет — он продаст ее Хюттелю.
Гюнтер (вытирает губы салфеткой): Какая Тора?
Герд: Львов, первая половина XVIII века. В сентябре вы писали ему о ней.
Гюнтер (кивает): Я вспомнил. (Берет у Герда трубку.) Господин Рошаль, добрый день. Здесь Гюнтер фон Небельдорф. Рад слышать вас. Что? Почему? Вам так кажется? (Смеется.) У вас хороший слух. Да. Вы правы. Голос немного изменился. Но не только голос. Изменились обстоятельства моей жизни. Во-первых, я женюсь. И приглашаю вас с супругой ко мне в Мюнхен 10 мая на нашу свадьбу. Спасибо, спасибо. Во-вторых. Я больше не покупаю еврейские реликвии и живопись еврейских художников. Моя коллекция завершена. Я собираюсь подарить ее Варшавскому этнографическому музею. Я очень прошу вас сообщить об этом Франку Митамайеру, Габи Лейпольд и Заре Бакштейн. Пусть они больше не беспокоятся на мой счет. Хорошо? Отлично! Ждем вас 10-го. До свидания.
Маша (восхищенно): Слушай, ну ты говоришь... просто как Вайтзеккер!
Гюнтер (весело бросает трубку Герду; тот неловко ловит ее): Что с вами, Герд? У вас опять приступ мигрени?
Герд: Нет, господин фон Небельдорф. Просто... я не могу поверить, что вы не заикаетесь.
Маша (весело): А вы поверьте!
Гюнтер: Поверьте, Герд!
Герд (растерянно улыбаясь): Я попробую. (Уходит.)
Маша (допивает пиво, встает, надевает халат): Интересно, получил Марк наш подарок?
Гюнтер: Обычно такая доставка... не более двух суток.
Маша: А вдруг он не умеет водить машину?
Гюнтер: Будет повод научиться.
Маша: В крайнем случае жене отдаст... погоди. Господи! Я же совсем забыла!
Гюнтер: Что, милая?
Маша: Я дура набитая! У меня же в одиннадцать примерка!
Гюнтер: Примерка чего?
Маша (в отчаянии): Как чего?! Свадебного платья! Ты забыл, что у нас свадьба?
Гюнтер (ловит ее за руку, подтягивает к себе, обнимает): Не волнуйся. Они будут ждать столько, сколько нужно.
Маша (немного успокоившись): Знаешь... я все равно волнуюсь. Просто... я никогда не надевала свадебного платья.
Гюнтер: Тогда мы поедем вместе на примерку.
Маша (целует его руку): Спасибо тебе. Ты... ты такой...
Гюнтер: Какой?
Маша: Ты очень необычный человек.
Гюнтер: Ты еще более необычная. Я хочу видеть тебя в свадебном платье.
Маша: Оно еще не готово... это же первая примерка!
Гюнтер: Это не важно. Едем?
Маша: Едем, милый!
Свет гаснет. Появляется Маша-2.
Маша-2: Так прошла еще одна неделя. Неделя предсвадебных хлопот и приготовлений. Неделя любви. Я была на седьмом небе. Он любил меня так часто, что на моем теле не осталось живого места. В субботу, в последний день перед свадьбой, мы решили бросить все и всех. И уехали в горы. Гуляли, целовались. Загорали на нагретых солнцем камнях. Обедали в горном ресторанчике «Майндельай». Ели форель «блау», пили «Шабли». До машины он нес меня на руках. Он был красив, как Дэвид Боуи. Сели в наш «Порше» и погнали по серпантину. И тут Гюнтер говорит...
Гюнтер: Я хочу тебе показать одно место. Особенное место.
Маша: Особенное?
Гюнтер: Да, особенное. Но не для всех. А для рода фон Небельдорфов.
Маша: Интересно. Расскажи.
Гюнтер: Имение фон Небельдорфов было под Нюрнбергом. В 1672 году пришла чума. В семье моего предка Карла погибли все, кроме него. Жена, мать и шестеро детей. Как человек набожный и впечатлительный, он увидел в этом Божью кару. Бросил все и со своим слугой отправился в монастырь Св. Марка, дабы постричься в монахи. Настоятелем там был его дядя. Они пошли пешком. И на ночлег остановились возле небольшого горного озера. Озеро кишело рыбой, а они были голодны. Сняли с себя одежду, сделали из нее нечто вроде бредня, закинули в озеро и вытащили ворох рыбы. И там была одна странная рыба — серебристая с очень длинными плавниками и хвостом. Тоже серебристыми. Карл съел эту рыбу и лег спать. И ему приснился сон. Будто из озера вышла женщина с мечом, рассекла ему живот, вынула из живота шесть таких же серебристых рыб и бросила в озеро. Потом она поднесла к глазам Карла меч, и он прочел на нем надпись: «Твой дом не будет пуст».
Маша: Ничего себе! И что дальше?
Гюнтер: Он проснулся и решил вернуться домой. А когда вернулся, то застал дома девушку с длинными и совершенно белыми волосами. Ее семья в Нюрнберге тоже погибла. И ей приснился старец, который указал ей посохом на восходящее солнце, то есть — на восток, и сказал: «Свяжи себя с Туманом». И она пошла на восток, ничего не понимая. И только когда дошла до владений Карла и услышала, что он Небельдорф, все поняла. Они поженились, и она родила ему шестерых детей. Все они были альбиносами. Как и я. Как и мой дед.
Маша: С ума сойти! Почему ты мне раньше не рассказал?
Гюнтер: Карл выстроил маленькую часовню на том месте, где он спал в ту ночь. И все фон Небельдорфы... в общем, у нашего рода есть один ритуал. Накануне свадьбы надо войти в часовню со своей избранницей, опуститься на колени. Жених должен сказать невесте: «Свяжи себя с Туманом», а невеста жениху : «Твой дом не будет пуст». Так делали все мужчины нашего рода. И все браки были счастливые. Было много детей. Много денег. Вот так.
Маша: Как интересно! Но почему ты молчал об этом?
Гюнтер: Ну... я думал... я боялся, что ты поднимешь меня на смех. С твоим ироническим отношением ко всему...
Маша: Дурак. Я верю во все, что приносит счастье.
Гюнтер: И ты войдешь со мной в часовню?
Маша: Конечно!
Маша-2: Минут двадцать мы колесили по горам, потом съехали в лощину, она пошла круто вниз, и я увидела озеро. Маленькое милое озеро. Вокруг сосны да ели, и ни души. Увидела и часовню. Она стояла почти у воды. Этот райский уголок стал приближаться, как вдруг... знаешь, бывают в жизни минуты, даже — секунды, когда на твоих глазах происходит такое, что ты совершенно не понимаешь, не можешь сравнить с чем-либо. От этого непонимания мозг твой превращается в вареный овощ, а тебе остается одно — открыть рот и замереть. Слева, огибая озеро, из хвойной зелени выплыл громадный серебристый фургон. Пока он проходил поворот, чтобы выехать нам навстречу, мы читали синие слова на его сверкающем боку:
Роза Абзатц и Фабиан Хакен
МРАМОРНЫЕ СВИНЬИ
Маша-2: Я почувствовала, как окаменел Гюнтер, я увидела, как его руки мгновенно побелели на руле. Фургон ехал нам навстречу, мы мчались ему в лоб, метрах в двадцати я выдавила из себя крик, никак не подействовавший на окаменевшего Гюнтера. В последнюю секунду фургон резко свернул вправо, мы врезались левой фарой в его заднее колесо, нас отбросило и закрутило на пустой дороге. Сам фургон ухнул вниз, к озеру, проломился сквозь молодой ельник, снес часовню, как карточный домик, въехал по брюхо в озеро и остановился. Из кабины выпрыгнул шофер, ополоснул лицо водой и неторопливо подошел к нам. Он говорил спокойно, но подчеркнуто сухо.
Шофер: Вам надоело жить, мой господин?
Маша-2: Гюнтер не отвечал.
Шофер: Что с ним? Он пьян?
Маша: Нет... он не пьян. Простите нас, пожалуйста.
Шофер: Надо вызывать полицию. Я видел дорожный телефон километрах в трех отсюда.
Маша: Я съезжу и вызову. Мы все вам компенсируем.
Шофер: Благодарите Бога, что я свернул. А то бы осталась лепешка от вашего порша. И от вас.
Маша-2: Он пошел к фургону. Пока я помогала Гюнтеру выйти из машины, шофер открыл задние двери фургона, а там на крюках висели туши свиней мраморной породы. Как зачарованные, мы подошли к фургону.
Шофер: Мне тоже повезло. Если б не эта часовня — лежать бы машине на дне озера.
Гюнтер: Жжжжаль...
Шофер: Что жаль?
Гюнтер: Сссвиней...
Шофер (со смехом): Свиней? Чего их жалеть! Чем больше убиваешь, тем больше их становится.
Вспыхивает яркий свет. На сцене две пары новобрачных: Гюнтер с Машей и Фабиан фон Небельдорф с Розой Гальпериной. Их окружают все действующие лица пьесы, включая существ. Тихо звучит свадебный марш Мендельсона.
Маша: Все рухнуло, как снежная лавина.
Марк: Двойственность межличностных инверсий, приводящая к ассиметричному выравниванию гиперэмоциональных установок за счет механизма психо-соматического отождествления.
Маша-2: Правильно, что ты не состоялся в Германии как психиатр.
Гюнтер: Гггосподин Рррошаль! Я пппокупаю Тттору! Я пппокупаю ссемисвечник! Я пппокупаю кккниги Шшшнеерсона! Я ппокупаю все! Все! Все!
Элисказес: Русскую водку не надо охлаждать слишком сильно.
Шофер: Реакция. Вот что спасает человека.
Повар: Меньше красного перца, но больше белого.
Герд: Ваш любимый ремень, господин фон Небельдорф, на третьей полке слева.
Гальперина: Мраморные свиньи! Оптовые поставки! В самые сжатые сроки! Гарантия сто процентов!
Фабиан фон Небельдорф: Ради наших детей! Ради наших детей!
Существа: Свяжи себя с Туманом!
Все: Твой дом не будет пуст!
Свадебный марш звучит все громче и трансформируется в подобие военного марша.