Преодолевший табу

За Владимиром Сорокиным прочно укрепилась слава писателя, сильнее всех других эпатирующего российскую публику, непривычную к необыкновенным явлениям как в литературе, так и в жизни. Многие в нашей стране воспринимают тексты Сорокина как шизофренический бред. Между тем на Западе, да и на Востоке (если понимать под последним Японию и Южную Корею, где сорокинские произведения переведены), познавшем искусы общества потребления, отношение к творчеству Сорокина куда спокойнее, но и заинтересованнее. Да и традиция включения телесного низа в общекультурный контекст там многовековая — от Франсуа Рабле, через маркиза де Сада к Сальвадору Дали («История пука» великого сюрреалиста предвосхищает один из основных мотивов Сорокина). Но Сорокин, пожалуй, первый, кто соединил откровенные описания с ожившими метафорами, проявления полового инстинкта и естественные отправления, как окно в самые потаенные уголки человеческой природы, — с филигранным пародированием литературных штампов на материале всей русской литературы, как высокой, так и массовой, от посланий Ивана Грозного до наших дней.

Кто же такой Владимир Сорокин? Злодей? Праведник? Он прежде всего писатель, но, в отличие от подавляющего большинства русских писателей, никогда не смешивает литературу и жизнь. Прав Михаил Рыклин, когда утверждает: «Его (Сорокина) письмо не может функционировать вне запрета, преодолением которого оно является». И речь здесь идет не столько об общественных запретах, а в первую очередь об ограничениях, бессознательно присутствующих в нашей психике. Писатель доказывает, что попытка неукоснительно следовать им порой доводит жизнь до абсурда. Вспомним торжество унылых экологистов и запрет мясной и рыбной пищи в «Щах» или неизбывный «комплекс немецкой вины» в «Hochzeitsreise».

Один из вечных вопросов, мучающих человечество, — в какой мере можно и нужно преодолевать существующие запреты, как совместить их со свободой как высшей ценностью. Сорокин отвечает на него примерно так: в тот момент, когда преодоление начинает ощущаться как несвобода, вы подходите к пределу, который человек не должен переступать. Зло надо заклясть на бумаге, дать выход в тексте всем жестоким инстинктам. Чем больше ужасов будет в литературе, тем меньше их останется в реальной жизни. Литература, вопреки сложившемуся убеждению, никого и ничего не исправляет. Если она превращает немыслимые злодейства в юмористические картинки, как это происходит, например, в романе Сорокина «Сердца четырех», то порок тем самым уже посрамлен.

Когда писателя однажды спросили, существуют ли для него границы творческой свободы, то ответ был таким: «Это чисто техническая проблема, а ни в коей мере ни нравственная. Все, что связано с текстом, текстуальностью, достойно быть литературой». И действительно, убить человека в книге и в жизни — две очень большие разницы. Творческое самовыражение безгранично — выбор всегда за читателем.

А читают Сорокина в России все больше и больше. Только роман «Голубое сало» за год вышел тиражом в 30 тысяч экземпляров, став настоящим интеллектуальным бестселлером. Значит, у Сорокина появился свой достаточно массовый читатель. Его книги, наверное, помогают лучше освоиться с нынешней нестабильной российской реальностью.

27.12.2000