Достучаться до сердца

Слухи начались полгода назад. «Володя пишет совсем новый роман», — сказал Александр Иванов и посмотрел на меня медленно, со значением, как клопа раздавил. Я заерзал и задрожал. Особенно когда оказалось, что в новом романе нет кала и мата. Что он чуть ли не о любви.

— Совсем о любви, — уточнил Иванов и заплакал.

Я опасливо начал читать, подозревая, что новый покемон не лучше старых двух и заранее злясь на Иванова за рекламный обман. Все верно: кал красуется на первой странице, мата хоть отбавляй, а любви не больше, чем лишнего в выражении лица Бритни Спирс. Не сдавая сюжета, расскажу, кто убийца.

* * *

Тварный мир — это эманация Света. В соответствии с учением гностиков, чем дальше Свет от источника, тем больше в нем ерунды. Наша Земля слишком далеко, и поэтому её населяют прямоходящие мертвецы — «мясные машины». Они видят глазами и говорят ртом. Искра Божия осталась не в каждом. Их только двадцать три тысячи таких, которые с искрой. Раньше они были, как это сказать… монадами?.. в общем, квантами Света, но, попав в притяженье Земли, стали эволюционировать в разную дрянь: сине-зеленые водоросли, динозавров, людей…

К счастью, в двадцатом веке на тайгу свалился Метеорит. Он разбудил в одном из бывших световых ангелов память о Свете, и ангел начал искать своих. Чтобы, когда все 23 000 пробудятся, встать в специальный такой хоровод, — тогда общая нирвана всему: тварный мир исчезает, остается лишь Свет. И люди и сами ангелы при этом развоплощаются.

А своих ангелы ищут так: хватают всех, у кого светлые волосы и голубые глаза, привязывают к осине и бьют в грудь ледяным молотком. Которые не свои — умирают, а которые свои — у тех сердце делает «хруп-хруп», и им за это сразу денег дают. Но это для пошлости, а вообще-то они пробуждаются и становятся нравственными людьми. Сперва даже плачут: кто по маме, кто кошку в детстве убил, а потом начинают говорить сердцем (это как секс, только гигиеничней) и даже видеть им, как Сент-Экзюпери.

Сбросить с себя хлам кармы и через слезное очищение пройти в вечный кайф — кто б не хотел? Вот только средства чрезвычайно смешные.

Массовая побудка ангелов началась в фашистской Германии — благодаря удобной системе концлагерей. Отбираешь сколько нужно материала и бьешь до опупения молотком. А для отвода глаз — сказочка про «арийский тип» и все такое. Вторая волна началась в СССР после войны — опять-таки в лагерях, тем же способом. Кстати, и метеоритный лед для молотков зэки добывали — им удобный лагерь построили на Тунгуске.

А третья волна — угадайте с трех раз!.. Чубайс-то тоже из обращенных сам. Вся приватизация работает на скорейшее достижение критической массы ангелов в двадцать семь тысяч. Все медиа, весь пиар. Раскрутили кампанию о целебных свойствах метеоритного льда, открывальщикам этих свойств кинули Нобеля и массовым порядком наладили выпуск индивидуальных «оздоровительных устройств» — электрических молоточков с ледяными наконечниками: сам себя в грудь стучи и превращайся. Скоро уже…

А остальных — «на х-й», как сказал один персонаж. (Дело было в лагере, когда на проверку отбирали очередной «материал»: взяли нескольких человек, а остальных, недостаточно блондинистых, — на х-й. Комендант их быстренько расстрелял, а наш, Главный, ему говорит: что ж это ты наделал, мудилка картонная? Я же не говорил расстреливать, я сказал — на х-й!..) Семантически определенная рецептура.

* * *

В общем, роман слишком циничен, чтобы быть «о любви». Зато в нем всем хорошо. И людям хорошо: они едят мясо, совокупляются и скоро умрут. И ангелам хорошо: у них есть истина. Причем не для всех («не бойтесь ни мора, ни глада, а бойтесь только того, кто скажет: я знаю, как надо»), а трошкi — тiлькi для сэбе. Я бы даже сказал, что «говорящие сердцем» — это масштабная метафора либеральной сволочи, выросшей на Галиче и обретшей свой индивидуальный североатлантический рай, но оставлю эту мысль для Мити Ольшанского. Мое дело — обратить ваше совестливое внимание на другой факт.

В интервью Борису Соколову (www.grani.ru) Сорокин сказал: «Лед» — это реакция на разочарование в современном интеллектуализме. Цивилизация разрушает. Люди как-то теряют себя. Они становятся фигурами внешних технологий во всем, начиная от еды и кончая любовью. Ощущается тоска по первичному, по непосредственному. Мы живем в паутине опосредованности. Я вспоминаю своего дедушку. Очень немногие сегодня способны говорить сердцем. И есть тоска по утраченному раю. А рай — это непосредственность. «Лед» — это не роман о тоталитаризме, а роман о поисках утраченного духовного рая». Конец цитаты. Полная ерунда.

То есть Сорокин, конечно же, прекрасно знает, о каких таких поисках написан роман. В последней, пафосной до жути главе в пустой квартире проснулся ребенок: его предки, новообращенные ангелы, пошли устраивать конец света, а он позвал маму, не дозвался, два раза пукнул и стал играть. Пластмассовый Хи-мен против не использованного ангелами кусочка льда. Трах, бах… «Не бойся, лед… Я согрею тебя». «Ребенок благодаря своей непосредственности ещё (или уже) пребывает в раю, и ему для достижения рая не нужно предпринимать усилий, не нужно бить себя в грудь ледяным молотом», — объясняет Мэтр интервьюеру.

Так «ещё» или «уже»? Парадокс, о котором протестанты никогда не договорятся с ортодоксами, гностики — с христианами. Проблема состоит в том, что ребенок делает все то же, что и взрослые неиндульгированные мертвецы («пустышки», как их называют «говорящие сердцем»). Ест мясо, лелеет анальную стадию, потребляет брэнды массовой культуры, играет в войну… И, однако же, он в раю. А мы?

А где мы, там и рай. Надо честно жить, много трудиться и крепко не любить всякую либеральную сволочь, которая лезет под руку со своими «правами», мнениями и советами. Всякий язык ложен, но ложь сердца страшнее лжи рта. Чем она заканчивается — известно: вторыми комплектами золотых медалей она заканчивается. Тоже — «судила сердцем» одна…

* * *

Сорокин говорит, что это его первый роман, в котором доминирует смысл, а не стиль. Вместе с тем риторическая фигура ребенка в финале — единственный, с позволения сказать, «положительный идеал». Дежурный литературный прием, литературная экзерциция — там, где смысл нужен больше всего. Это смущает и издателей, и самого автора: отсюда загадочные рекламные обещания типа «ноу кал», отсюда невразумительные ответы на вопросы интервьюера.

Возможно, Сорокин действительно не видит выхода из порочного круга «интеллектуализма» с его ограниченным набором нехитрых, но таких заманчивых аксиом типа «медиамессадж» и «бабло побеждает зло». Что лучше: предаться стоической метаскуке и свести аристократический протест против «интеллектуализма» к тем же антигуманным и масскультурным «опосредствованиям», против которых разгорался сыр-бор, или рвануть рубаху, заматериться и бессильно насрать? В романе есть на всякий случай и это, и то. Но когда в глазах двоится, нужно хватать не за обе дверные ручки, а посередине.

Выход из «ситуации интеллектуализма» проще, чем думали Сенека и Эпикур. Погрязшему в двух всесильных учениях Риму его указал Аттила. Но это тема других рецензий, тех, что вокруг, и пока я их напишу, вы почитайте развлекательную выдержку из главы под названием «Крысиный кал» — на последней, восьмой странице. Вам немножко понравится.

14.03.2002