Забрать все книги бы да съесть
В новом романе «Манарага» Владимир Сорокин размышляет о ценности настоящей, отпечатанной на бумаге литературы через модную кулинарную метафору. Книга у него не только элитарная «пища», но и метафизическая сущность, портал в мистическое двоемирие — всякий вкусивший запретного плода впадает в безумие.
Ритуальная магия в духе доавраамических культов: уничтоженные фолианты передают свою силу, а заодно и сюжетное фаталити их «съевшим». Так, заказавшие ужин на Булгакове вытворяют фортели в духе Бегемота и Коровьева, а холеные спутницы богатого немца, вкусившие «Идиота», плотоядно сверкают глазами, как Парфен Рогожин, и взбудораженно лопочут: «Сюзанна, ты чувствуешь запах ста тысяч, брошенных в огонь Настасьей Филипповной?», «Ах, в этой рыбе привкус безумия!». Хорошо знакомый сорокинскому читателю хронотоп — недалекое будущее с вживленными чипами и супергаджетами, мир, практически свободный от оков генетики: пластическая хирургия шагнула так далеко, что можно менять и рост, и цвет глаз, мало что мешает принимать зооморфные формы. Был бы триллер, постмодернистский «киберпанк», да еще и с аллюзиями на Брэдбери, если бы в истории о закосневшем обществе потребления («эпоха Гутенберга, завершившаяся полной победой электричества») не считывалась тонкая ирония сноба.
«Бумажные дрова» полыхают весело и задорно, коленкоровые переплеты высекают аппетитную искру, «милая буржуазная публика» смеется и хлопает в ладоши — это ли не ответ «брадатым авгурам», еще в цветаевские времена пытавшимся сделать даже из самого живого, свободолюбивого поэта статую командора, не упрек ли начетницам-марьиваннам, сводящим противоречивые миры и антимиры русского романа к выхолощенным нравоучительным схемам, а душевные порывы, мысли и чувства героев — к занудным «образам»? Проглотить книгу, не прочитав, пробежать по диагонали, бесконечно упуская суть, — уж не лучше ли вдохнуть дымка корежащихся в огне страниц? — читается между строк в «Манараге».
«Всю классику и моя умная блоха знает наизусть: сюжет, биография автора со всеми подробностями, дата выхода», — говорит герой, шеф-по-вызову, повар с тремя звездами (book’n’griller) Геза Яснодворский. Сын гуманитария, внук стоматолога, правнук адвоката, праправнук раввина, он не сомневается — «только если ты любишь книгу по-настоящему, она отдаст свое тепло».
Брэдбери «сжигал» книги на полном серьезе: с кровью и слезами. «451 градус по Фаренгейту» — антиутопия оруэлловского розлива. В «счастливом» обществе, где все только и делают, что развлекаются, библиоклазмы проводились из тех же соображений, которыми руководствовались епископы средневековых Соборов, бросавшие в огонь апокрифы, сочинения еретиков и талмуды. Нет книг, нет споров. Да и вообще, «кто знает, что может стать очередной мишенью хорошо начитанного человека» — учит молодого «пожарного» Гая Монтэга старший товарищ. Гай уходит в читающее подполье, чтобы сохранить остатки печатного слова для потомков. Светлый, успокоительный финал.
У Сорокина книги любят — о них много говорят, их смакуют, в них «разбираются». Повар, сколотивший состояние на стейках и устрицах на русской классике, — по-своему художник. Ни за что не станет готовить на писателе второго ряда или северном детективе XXI века про «сто пятьдесят оттенков посредственности». Только штучный товар с буквами, набранными пальцами со свинцовых матриц, переплетами, хранящими следы кропотливой работы, с непередаваемым запахом: книга должна пахнуть, как оригинальная, неповторимая вещь. Book’n’griller — высокое искусство и сверхдоходный нелегальный бизнес. Во времена, когда печатаются только деньги, великие тексты не болтаются где-нибудь в Сети или в айклаудах, — осязаемые, предметные, они покоятся в закрытых хранилищах, и, разумеется, их не просто добыть. Впрочем, дивиденды от осетрины на Достоевском и куриных шеек на «Одесских рассказах» Бабеля в разы превышают стоимость самого экземпляра, так что повара-по-вызову — творческая элита, закрытая каста, не лишенная едкой профессиональной зависти и больших амбиций.
«Художественная литература — дело хорошее, пора Кухне обратиться и к священным книгам», — размышляет гуру индустрии Анри, потрясая мощной дланью с вытатуированным на ней бородатым козлом с голубой розой в зубах. Начать лучше с древних текстов, к примеру, с зороастрийской «Авесты». Голландцы уже спроектировали под нее специальную печь. Скоро — открытие ресторана: джентльмены в смокингах, дамы в бриллиантах и живородящих соболях, мистические ритмы Древнего Востока. Этот разговор происходит в пещерах Манараги. Гора на Северном Урале в полторы тысячи метров высотой. Ущелье, оборудованное как премиум-отель (бассейн с горячими ключами, спальни, роскошная кухня, девочки-азиатки), становится порталом в иные миры, борхесовским Алефом. Здесь Геза видит свое будущее — вплоть до гроба с разложившимися останками, рассуждает о жизни и тлене, пытается что-то цитировать из классики, пьет, курит сигары, отчаивается, ползет на коленях к Льен и Тяу, поливая слезами юные чресла. Повар раздавлен. Высокому искусству суждено погибнуть, на смену book’n’griller идет общедоступный фастфуд на дешевой беллетристике. Вот и самому Яснодворскому приходилось обслуживать итало-трансильванскую мафиозную свадьбу, готовя на хоррорах и детективах XX века: «Азазель», «Умри тяжело», «Ребенок Розмари». Воодушевленный гонораром, унижения «большой художник» не заметил — об этом ему напомнила умная блоха, гаджет, настроенный на психоэмоциональный лад владельца и сообщающий о тех мыслях, которые человек хотел бы скрыть даже от себя. Трансильванцы повара избили: под глазом фонарь, шишки на голове, во рту привкус крови. Издержки профессии. Что, впрочем, уже неважно. Великие романы съедены, осталось довольствоваться мелочовкой. Грядет настоящий духовный голод, без книг нечего есть.