Укус блохи Сорокина
Тёмные века Исламской революции миновали, мир ещё наводнен беженцами и солдатами, но в целом люди выдохнули и переживают Ренессанс. Еду теперь готовят на кострах из раритетных книг. Евреи здесь на высоте: форшмак на Шолом-Алейхеме, гефилте фиш на «Одесских рассказах» Бабеля. Таким Владимир Сорокин рисует мир будущего в своем новом романе.
Действие нового романа «Манарага» Владимира Сорокина разворачивается в уже привычном для его читателя мире ближайшего будущего. Этот мир выстраиваетcя ещё с романа «День опричника» 2006 года, а может, и с «Голубого сала», вышедшего в 1999-м, хотя тогдашняя модель сорокинского будущего была несколько иной. В «Манараге» мы видим мир после Исламской революции, время, которое сам Владимир Сорокин определяет как Ренессанс, переходящий в барокко. Человечество мы тоже видим изменившимся, в том числе и физически. В «Манараге» присутствуют и зооморфы из «Теллурии», и великаны из «Метели», но и обычные люди заметно мутировали — правда, не под влиянием биологии. От планшетоподобных «умниц» из предыдущих романов почти все отказались, ведь прогресс на месте не стоит. Теперь все пользуются «умными блохами»- кибернетическими устройствами, вживляемыми в тело, в основном в уши и в рот, к мозгу поближе.
«— Как сказал Ленин, революция не делается в белых перчатках.
— Ленин? Это кто?
— А… ты же без блох. Был такой русский революционер».
У главного героя «Манараги» Гёзы Яснодворского таких блох три, ведь с его экзотической, опасной и высокодоходной профессией book’n’griller слишком много всего требуется знать — и о кухне, и о литературе, да и вообще всего не упомнишь. Вook’n’grill — новое модное развлечение, приготовление еды на раритетных книгах. Впрочем, не раритетных книг и не осталось — «Слава Огню, уже давным-давно встал и ржавеет мировой печатный станок. Эпоха Гутенберга завершилась полной победой электричества». С нашей точки зрения, это выглядит кощунством, напоминает о нацистских книжных кострах, об антиутопии Рэя Брэдбери. В мире «Манараги» это отнюдь не так.
Жители нового мира — не безграмотные варвары. Напротив, есть у них и своя, цифровая литература, настолько своеобразная, что напечатанной на бумаге её представить трудно, хотя уровень её, судя по приведённому в романе отрывку, весьма высок. Ещё бы, писал-то этот отрывок Владимир Сорокин! Есть и понимание «прекрасного» в литературе прошлых веков — на постсоветском «валежнике» еду никто не жарит, даже Горький за второй сорт идёт. Да и ужасы с мистикой, даже самые качественные, только для бандитских свадеб годятся: «Раз в жизни позволительно пожарить и на пошлятине, но только не на литературе второго сорта…»
А что же евреи, народ Книги, в этом мире горящих книг? Они — мы — и на этот раз выжили и неплохо поживают. Сам Гёза — «сын гуманитария, внук стоматолога, правнук адвоката, праправнук раввина». Один из самых уважаемых поваров кухни book’n’grill — её старейшина Абрам. «Абрам читает только на идише, у него давно уже постоянная клиентура, сложившийся круг, который он не расширяет. Евреи и не только евреи платят ему огромные гонорары. О его форшмаке и куриной печенке на Шолом-Алейхеме ходят легенды. Каждое чтение он сопровождает специфическим пением с цитатами, причитаниями и подтанцовкой. Он большой артист. В Кухне он заведует финансами».
Если с Шоломом-Алейхемом примерно понятно — что на нём жарить и кому, то с Бабелем есть некоторая путаница, впрочем, для всех участников Кухни скорее выгодная — он и еврейский писатель, и русский, и советский. Словом, клиенты найдутся, меню тоже. Здесь Владимир Сорокин делает изящный жест в сторону извечного спора — русский писатель или русскоязычный. Теперь в этом споре выигрывают все, кроме злосчастных книжных экземпляров. Сам Гёза, специализирующийся на русской литературе — «осетрина на Идиоте, морской чёрт на Зощенко», — тем не менее отправляется «жарить на Бабеле» к типичным персонажам «Одесских рассказов». Это семья ювелиров, которая переборщила с изготовлением бриллиантов на молекулярном принтере и теперь вынуждена жить на корабле: к какому берегу ни пристань — везде арестуют. История, к которой приурочена вечеринка на «пьяном корабле», тоже настоящий одесский рассказ, правда, уже не времён Бабеля:
«Дорогие мои, сегодняшний ужин не совсем обычный. Наш дорогой саба решил устроить нам праздник. Вы слыхали про book’n’grill? Это модная хрень, которой увлекается богема. Но дело не в ней, а в нашем любимом дедушке. Он родился, как вы знаете, девяносто два года назад в советском городе Одессе. Тогда окончилась Вторая мировая война, наш саба рос в тяжелые годы. Я был мальчиком, как Авигдор, когда саба рассказывал мне про продуктовые карточки, очереди за хлебом, нищету. И в один прекрасный день, на Песах, семье сабы улыбнулось счастье: они достали курицу. Тогда это было чудо. Из головы, ног и костей они сварили бульон, из мяса приготовили тефтели, а из печени, сердца, жира и кожи, снятой с куриной шеи, бабушка приготовила гефилте гелзеле. Одну-единственную, на всю большую семью. Так вот, дорогие мои, сегодня наш саба делает нам подарок — модный book’n’grill, гефилте гелзеле на „Одесских рассказах“ Исаака Бабеля. В юности это был любимый писатель сабы, мы с Эсти тоже его когда-то прочли. Вы его не знаете, но ваши блохи вам подскажут».
Не всем клиентам Гёзы приходится пользоваться блохами, чтобы понять, «на ком» они сегодня ужинают. Среди них не только читатели, но и писатели попадаются — например, зооморф, жарящий кусок собственной плоти на своём же неоницшеанском трактате. Переживать за него не стоит — на месте отрезанной мышцы сразу вырастает другая, а в голове — идеи новых книг. Другой клиент Гёзы — новый Толстой, чьи труды напоминают не только тексты Толстого старого, но и сорокинскую «Метель».
Словом, перед нами книга по-сорокински ироничная и остроумная, не по-сорокински светлая — лёгкий дивертисмент в мощной и мрачной антиутопической симфонии, которую Владимир Сорокин создаёт в течение последних десяти лет. Сам писатель говорит, что «Манарага» планировалась как весёлый приключенческий роман. Впрочем, финал его, в котором и появляется уральская гора Манарага, не столь благостен, хотя тоже весьма ироничен.
Один из персонажей, диверсант от Кухни, губит саму идею book’n’grill, открыв на Урале молекулярную фабрику, печатающую гигантскими тиражами точные копии раритетных изданий. Отныне не на единственном оставшемся Гоголе или Набокове будут пылать стейки и карамелизироваться фрукты, всё станет и доступней, и масштабней.
«— Анри, ты хочешь… легализовать Кухню?
— Именно так.
— И что… это будет… официальный бизнес?
— Конечно.
— Как?
— Как обычно, друг мой. Обеспеченная семья идет вечером в ресторан „Дон Кихот“. Другая — в „Улисс“. Третья — в „Процесс“. Вкусный обед из четырех блюд на первоизданиях. Короткое меню. Печь стоит возле стола. „Полюбуйтесь, дети, как горит великий роман“. — „Дорогой, как это красиво!“ — „Тебе нравится, дорогая? Счет, пожалуйста“. — „Все было вкусно?“ — „Да, благодарим вас“. — „Приходите к нам еще“.
— Но это же… фейк! Это же не книга из музея, которую…
— …украли, рискуя свободой? За которую кому-то проломили башку? Которую прятали букинисты? За которую переплачивали впятеро? Потом прятали почтальоны? За которыми охотилась полиция?»
В этом диалоге комическими выглядят и ужас Гёзы, и причина этого ужаса. Да, уходит романтика с большой дороги, уходит book’n’grill как индивидуальный художественный жест, на место чудаков-ценителей придут потребители-буржуа. Но ведь всё это означает окончательное выздоровление послевоенного мира, да и последние оставшиеся книжные раритеты сохранятся.
И хотя сам Владимир Сорокин явно на стороне художника Гёзы, а не штамповщика Анри, подлинная трагедия в его книге — не в естественном ходе истории, а в противоестественном. И здесь мы вспоминаем умных блох, о которых говорили в начале. Тех самых, имплантированных в уши и нёбо Гёзы, делающих его таким эрудированным и находчивым. Чтобы убедить непокорного повара в своей правоте, ренегат Анри извлекает этих блох и подсаживает других. И вот уже Анри — лучший друг Гёзы, которому отныне идея book’n’grill-ресторанов кажется восхитительной. Да, теперь Гёза будет богат и счастлив, но будет ли он собой? Так Владимир Сорокин возвращается к классическому сюжету антиутопий — борьбе властей или техники с первозданной природой человека. Человечество делает шаг вперёд и, кажется, проигрывает. Слишком уж умные у него завелись блохи.
Jewish.ru, 13 апреля 2017 года