Не «жжот»

Литературный критик Алексей Колобродов о «Манараге» Владимира Сорокина, жарке осенних голубей и проветривании «на Эренбурга»

I

Роман живой игры в классики Владимира Сорокина «Манарага» — новый, компактный, жанра «антиутопия» — не повсеместно, но аккуратно хвалят.

Ключевое его послание — о жгучей и смертной связи литературы и гастрономии. Для Сорокина вовсе не эксклюзив — схожие мотивы звучали в отлично придуманном и реализованном «Голубом сале» и — особенно звонко — в «Пире», с его несколькими великолепными новеллами. За принципиальную новизну выдается, собственно, технология, именуемая bookʼn’grill. Способ приготовления вкусной еды на бумажных книгах, называемых «дровами», в которых особо выделена категория «полена». Повар в процессе жарки, переворачивает огненные страницы «эскалибуром» (микс вертела и шпаги) — «читает», чисто рэпер — кулинария еще и шоу (тоже, знаете, не новость). В недалеком будущем (по возрасту одного из эпизодических персонажей, патриарха еврейской семьи, нетрудно вычислить, что речь идет о конце 2030 или начале 2040 годов) вся печатная литература перешла в разряд раритетов, артефактов и редкостей. Особо охраняемых законом и похищаемых из музеев и библиотек. Разумеется, существуют иерархия и градация — вкус заказчика и специализация повара в совокупности формируют криминальный вес / эстетическую ценность.

Между тем планета за эти два десятка лет успела много чего пережить и придумать — Вторую мусульманскую революцию и реконкисту Европы, давно чаемое Сорокиным Новое Средневековье, переселение народов в каком-то хронологически не ограниченном «после войны», живородящие меха, лоботомирующих электронных блох-всезнаек и прочее… Странно, однако, что эдакие катаклизмы соседствуют с понятиями вроде «постсоветская Россия» — их, преходящие, вроде должно было смыть в канализацию истории. А продвинутая биоэлектроника легко уживается с такой архаикой, как «айфон в лапе»…

Впрочем, не буду пересказывать сюжет, это уже сделали такие уважаемые люди, как Лев Данилкин и Галина Юзефович. Они же полагают роман «очень смешным» или просто смешным: ну да, его можно использовать как методичку для студентов-филологов, собравшихся поиграть в КВН, догадываюсь — больше всего развлекут учащихся речевки спецназовцев про «стальные мудя». Как, наверное, всех остальных читателей. (Меня, впрочем, не развлекли).

Смешно — не смешно, но некоторая придурковатая веселость в тексте присутствует, эхом шестидесятничества:

«Парни вокруг крутые, на них держится наша безопасность. Их мрачноватые шуточки:
— Подвинься, братишка Дан.
— Роальд, лучше пихни меня, а я пихну тебя.
— Смотря куда, Дан.
— Гы-гы-гы…»

Тут хочется затянуть: «Если бы парни всей земли…» и до грядущего подать рукой, ага.

Так вот, собственно, автора сюжет занимает, постольку поскольку — он не стремится увлекательно рассказать историю — не альтернативную, не детективную… Большая часть романа — «дневник читателя»; Сорокин делает его в интересной литературной технике, стараясь соблюсти повествование в настоящем времени (модель, так привлекавшая молодого Чехова — «Злоумышленник», «Егерь» и прочее), но чистоты эксперимента не выдерживает. Собственно, более-менее включается действие ближе к финалу, страницы эдак с двухсотой… Извиняет Сорокина то обстоятельство, что не такое у него нынче пропитание — истории рассказывать и стиль шлифовать.

Непростительно другое. При чтении «Манараги» регулярно произносишь, подобно Маргарите Павловне Хоботовой из «Покровских ворот»: «К-кулинар!»

Нет, ясно, что обсуждаемая проза у Сорокина, хоть и серьезные вопросы грядущего мироустройства затрагивает (о чем авторы аннотации на обложке предупреждают, с некоторым перебором градуса), но игровая, условная. Однако, насколько я понимаю, игру и условность должны обеспечивать железно-бесспорные фабульные ходы. Фундамент из объективной реальности. Как говорил Борис Стругацкий: «Чрезвычайно малое количество зацеплений между реальностью и фэнтези делает этот жанр, в общем, недолговечным, практически нечитаемым».

В «Манараге» магистральная технология криминального бизнеса, она же приготовления пищи на бумажном, то есть высоком и быстром огне, как минимум, не бесспорна. Проще говоря, сгорит всё к чертям собачьим и останется сырым. Сорокин на такую претензию закладывается, сказав о «почерневшем и чуть теплом стейке», который снимет с решетки задыхающийся от дыма и отмахивающийся от пепла жалкий дилетант. Дескать, главное в столь тонком деле — мастерство «бук-эн-гриллера». Допустим. Мастерство, по идее, включает в себя подготовку полуфабриката к горячей фазе — однако в рассуждении о маринадах, соусах, приправах и специях кулинарный слой романа практически стерилен.

А как вам: «Я раз зажарил голубя на ахматовской „Поэме без героя“ для двух белорусских лесбиянок. Со стонами они поедали его голыми на ложе, устланными лепестками белых хризантем»? Красиво? Ага, хотя, скорее, не по-ахматовски, а по-ахмадулински… Тем не менее голубей, пусть и нагулявших жирок, осенних, не жарят, а тушат.

Еще интереснее — как на книжном огне можно приготовить чизбургер? По отдельности (булка, хлеб, котлета, блокнотный листик сыра) или всё вместе? А форшмак (уважаемый в сообществе старый повар Абрам на нем специализируется) Традиционный, еврейский, то есть холодную закуску — где сельдь, яйцо, лук, яблоко и масло. И белый хлеб, да.

Кроме того, Сорокин уверен: объем используемого шедевра прямо пропорционален параметрам блюда. Опасное заблуждение.

II

Всё потому, что сверхзадача у Владимира Георгиевича другая. Спорить о вкусах. Запальчиво и при том несколько уныло, с инфантильным максимализмом и одновременно в манере возрастного обозревателя советской областной газеты, специализирующегося на темах морали и «людях труда».

«Ну и конечно — Опыт, Опыт, „сын ошибок трудных“. Да мать его — Случайность. И отец — Интуиуция.
Всё, всё приходит с годами…
Так что — книгу надо любить».

И он (этот фрагмент) — уж не пародия. Скорее, самопародия, но об этом чуть ниже.

Сорокин, практически не отделяя себя от героя «Манараги» — трехзвездного повара Гезы, брюзгливо дуя губы, делит русские книги на первый (предсказуемо Гоголь, Достоевский, Чехов, Бабель и о да — Набоков «Ада»! — плюс небесспорный в этом ряду Толстой) и второй сорт (назван Горький, намеками обозначен Лимонов). Основной грех второсортных в том, что они породили совсем уж монструозного Захара Прилепина и «новых реалистов»: постсоветского «Ванькю».

(Две ремарки. Первая. Строго говоря, это не Прилепин, дебютировавший в литературе через двадцать почти лет после объявления перестройки, а именно Сорокин, чей пик популярности и даже культовости пришелся на 90-е, самый что ни на есть и хронологически, и мировоззренчески «постсоветский» период.

Вторая. Прилепин в нынешнем литературном сезоне прописывается не только в авторах русской литературы, но и в ее персонажах. Помимо язвящего (а, может, язвенного) Сорокина вспоминается замечательный роман Андрея Рубанова «Патриот», где Прилепин шагает по страницам живым, поддатым и бритоголовым).

Вяловатый дневник читателя Сорокин, по укрепившейся автотрадиции, разбавляет стилизованными фрагментами классиков и современников, увы, неожиданно оппонируя известному тезису «мастерство не пропьешь». Более-менее удачен, хотя и механистичен Гоголь в сцене трансильванской свадьбы (всё лучше, бодрее, чем у Дмитрия Липскерова в свежем романе «О нем и о бабочках», где у преуспевающего коммерсанта в карлсоновском расцвете сил пропадает и начинает самостоятельную жизнь не Нос, но другой необходимейший мужской атрибут; автор забыл, или не знал: если русская литература вышла из повести «Шинель», то из повести «Нос» — весь мировой фрейдизм и постфрейдизм).

Толстой — скушен и предсказуем, там больше не Льва Николаевича, а Татьяны Никитичны периода заметок из жизни простого народа. Ницше — какое-то спецшкольничество.

Но, конечно, всё затевается ради издевательской стилизации «Ваньки», и коротенькие, видимо, дальше не покатило, кусочки пародируют вдруг не Прилепина, а самого Сорокина из сценария «4», ставшего талантливейшим кино Ильи Хржановского. Там и зассанных подъездов как раз хватало, и среднерусских лесов, а героиня-проститутка мечтала пострелять из гранатомета для излечения мигрени.

Есть, впрочем, еще один прием, призванный срифмовать писательский высший класс с поварским — когда титл и содержание сжигаемой под жаровней книги должны организовать соответствующий антураж. Почти везде — аляповато, слишком прямо и при том — мимо: а что, только лошадиные дозы белого порошка могут сопровождать «чтение» агеевского «Романа с кокаином»? Бабелевский эпизод в упомянутой еврейской семье напоминает не пеструю атмосферу «Одесских рассказов» и даже не Шолом-Алейхема, но разборки в либеральном сегменте фейсбука…

И самое забавное. Весь замысел и содержание «Манараги» восходят, на самом деле, не к рассуждениям о судьбе печатной книги и типографского способа производства, не к интригующей бизнес-перспективе соотношения оригинала и копии, и даже не стенгазетной внутрицеховой сатире, а к полемике (может, и неосознаваемой в подобном качестве) с не менее известным литератором Дмитрием Быковым. Циклом его культуро- и литературоведческих лекций, читаемых на разных площадках и получивших массовое признание посредством ночной программы «Один» на «Эхе Москвы». В словесных потоках Быкова есть и кулинарная струя — сочно, горячо (температура устных выступлений Быкова несколько понижается при вербализации, как у многих, впрочем), вкусно — и только потом возникает желание спорить о пристрастиях. Нормальный эффект послевкусия.

Другое дело, что мериться эскалибурами с Быковым — занятие для Сорокина пропащее. Быков энергичен, жаден до литературы (а не имитирует аппетит), эрудирован (куда там блохам-энциклопедисткам из «Манараги»), хлещет парадоксами, да и с образом будущего разбирается куда аргументированнее. Можно, конечно, говорить, что его лекции — культурный фастфуд, но, знаете, Сорокину «Манараги» до высокой кухни еще дальше. Так, столовский обед в писательском доме творчества…

Собственно, русская литература и раньше задумывалась о побочном применении печатных изделий — питомцы республики Шкид проворачивали коммерческие аферы с библиотечными залежами, а зэки марфинской шарашки у Солженицына регулировали поступление чистого воздуха в камеру, открывая окно «на Эренбурга». Надеюсь, что с коммерцией у «Манараги» всё будет в порядке, а вот в интерьерно-дизайнерском ключе использовать ее получится вряд ли. При непомерных полях и крупном шрифте продукт всё равно вышел на удивление куцым.

RaraAvis, 3 мая 2017 года