Бумеранг не вернется: Теплая машинерия и Ледяной молоток
У него вдруг появилось
ощущение, что он провел в
глубоком бреду целую вечность.
Впервые он подумал
об этом без сожаления.Павел Пепперштейн «МЛК»
т.2
Поздравляю вас. Интересный,
зрелый, разветвленный бред. С
таким вам будет больно
расстаться.Павел Пепперштейн «МЛК»
т.2
1. Бред
Бро — имя первопризванного из Братства Света, сообщества, которое быть пошло из романа «Лед». Первый Bro-ther. Кириллическая буква Добро, соответствующая числовому значению 4, семантически близка первой руне первого атта «Старшего Футарка» — Feoh, связанной со звуком «ф», но фонетически резонирует с руной Dag, 24-й в 3-м атте; т. о. символическое качество «имущества, добра, накопления и способности управлять» корреспондирует с метафизическим количеством «света дня, блага, космического сознания, конца цикла и начала нового». Диалектическое сохранение энергии в ряду 4 — 1 — 24 оформляет сумму цифр ряда в положение 2-й атт, 11-я руна, то есть — Is, связанную со Льдом, статикой, инертностью и смертью. Помимо этого, Добро как До Бро — выявляет временную перспективу Имени; Бро — уже не До-бро, но сама суть, «чистое Бро», Путь в После. Имя первой сестры Фер — это кириллическая Фьртъ, численно равная 500 и уже запакованная в связке Добро-Feoh и явленная графически в руне Dag. Также имеется соответствие с пятой позицией Д в кириллице, плюс 22-я кириллическая позиция Ф и численный эквивалент 4 у Добро; обратное двустороннее взаимодействие, Инь-Ян, Дао чистого мгновенья, не говоря уже о графической симметрии знаков (что вновь приведет к руне Is — Лед).
Все очень непросто… В Ордене, в Братстве Света всего 23 000 потенциальных членов. Если я правильно помню, в человеческой половой клетке 23 хромосомы… Руна Odal (23) — Земля предков, родовое наследие, генотип… Братья голубоглазые, светловолосые, используют для пробуждения сердца ледяной молот… не используют секс и традиционное питание человечества… синтез белков… 1-3-6-9 нуклеотидов… аминокислота…
Короче, говоря, я слегка запутался. Поэтому подойду к роману В.Сорокина «Путь Бро» с другой стороны.
2.Пепел и Алмаз
С одной стороны свет, а другой стороны нет, — но эту тему хотелось бы развить чуть ниже и позже, после нескольких предваряющих и никого ни к чему не обязывающих замечаний.
Прежде всего, как и всегда с модными (а не просто популярными) авторами — важно то что: 1) роман новый и 2) издательство сменилось. В случае с «Путь Бро», как мне кажется, не важно всё это. Приквел «Льда» нов чисто номинально, но о том тоже несколько позже и ниже. Смена издательства — штрих, ничего собственно сам по себе не характеризующий. Модный Владимир Сорокин и его свежий кирпичик «Путь Бро» естественно смотрелись бы как в «родном» «Ад маргинем», так и в напоминающем музей мадам Тюссо «Захарове». Просто идеологи и хозяева издательств уже сделали соответствующие заявления, светски концептуализировав своё отношение к жизни еще раз.
Модность Владимира Сорокина по-прежнему никак не связана с легкостью прочтения-дешифровки его мифотворческих жестов, в особенности это касается т.н. «широких читательских масс», получивших в последние годы возможность познакомиться с чудесами концептуализма поближе. Что бы там не говорили о новизне и этапности нового романа Сорокина, в нем имеется ровно та же «негация», за которой в его «тексты» и раньше наведывались любители маргинального и, с другой стороны, желающие испытать культурный шок. Я не могу сказать, что «Путь Бро» (как и «Лед») в чем-то кардинально отличен от всех предыдущих мифотворческих (бредоносных) шагов Владимира Сорокина. Это точно та же провокация, может быть, лишь иначе окрашенная, но такая смена палитры также характерна для автора и является законной частью мифопровокационного деяния. Другое дело, что многие критики и читатели, как и их «бригадиры»-издатели, стопроцентно будут видеть желаемое вместо действительного. Тут уже ничего не попишешь. Однако, я все же не стану говорить ни об обновленном Сорокине, ни о смене дискурса, ни о явном упадке/прогрессе литературного явления. Скажу в этом отношении лишь следующее: все, кто питает интерес к творчеству Владимира Сорокина, прочитав его новый роман, выполнят свою почетную миссию. Такова жЫзнь. Со всеми ее положительными и отрицательными побочными эффектами (см. «Dostoevsky-trip»).
В общем то, добром поминая тексты «Роман», «Сердца четырех» и имея в виду то, что происходило в «Голубом сале» и «Пире», а также учитывая такие шаги Владимира Сорокина, как участие в кинопроектах «Москва», «Копейка» и соучастие в опере «Дети Розенталя», скажу, что по большому счету окунаться в бред «Бро» было любопытно. Работал эффект ожидания — главная читательская фишка в случае Вл. Сорокина. Уверенная кинематографичность в тексте радовала: «У меня теплое протекло по губам. Я потрогал их. И посмотрел на руку. Рука была в крови. Я понял, что надо вставать и идти к папе. Потому что он звал меня. С трудом я подтянул под себя ноги и встал на колени. И тут же вокруг меня запустили карусель. И все — дым, дом, баба в окне, земля, нога, лошадь с кишками, дым, дом, баба в окне, — поехало, поехало, поехало. Слева-направо. Слева-направо. Слева-направо. И я упал на лед." Просто «Пепел и Алмаз». Хотя, тот экземпляр романа, что был у меня, с первого же абзаца сильно напряг: «Я родился в 1908 году на юге Харьковской губернии в имении моего отца Дмитрия Ивановича Снегирева. Отец к тому времени состоялся как крупнейший российский сахарозаводчик и владел двумя имениями — в Васкелово, под Санкт-Петербургом, где я родился, и в Басанцах, на Украине, где…». Тема двурожденчества более никак себя не оправдала. Тем не менее, выделенные курсивом автора слова и выражения создают в книге ощутимый эффект параллельного знакового течения, которое к концу романа количественно усиливается, но качественно не создает заметного эффекта — выделяются в основном глагольные формы, за время чтения уже успевшие примелькаться глазу. Но поначалу всё «фирменно»: «Про деторождение вскоре я узнал от брата Вани. После чего сцена в шалаше обрела еще одно измерение: я понял, что дети рождаются от тайного кряхтения, которое тщательно скрывается ото всех." Вспоминается в такие моменты «Медгерменевтика» с ее садами сходящихся тропов.
Если говорить о жесткости и линейности структуры романа, то таковые имеют место, но подвергаются автором динамической деформации (предумышленно). Главы о детстве, отрочестве — имеют свое время, свое счастье и свою скорость (т. е. свой язык), главы о юности — отчужденные и отяжеленные те же параметры, молодость — рост силы и энергии, зрелые годы — полнота цели и видения (и снижение скорости, и утяжеление языка), старость — новое понимание вещей, мудрость, а также окоснение языка и ощущение вязкого маразма. Именно такая логика, учитывая повествование от первого лица, явилась мне из этого романа. Автобиографическое повествование первооткрывателя тунгусского Льда, брата Бро, охватывающее наиболее чудовищную первую половину ХХ века — движется по каналу заранее выстроенного бреда, бреда конспирологического и метафизического по его исполнению и инволюционного по сути. Вл. Сорокин, всегда интересовавшийся проявлениями коллективного тела, его стратегиями, симптомами и экстазами, в романе «Лед» вычленил структуру тайного сакрального общества, заинтриговав читателей возможностью легкого доступа к авторскому «моральному императиву»; в приквеле такая возможность просто просится «в лукошко» — мир описан лежащим во зле и грехе результатом ощибки, а чудо Льда является залогом обретения подлинного знания о добре и благе, — если бы только не вычленение из Братства фигуры отдельного рассказчика Бро, с личностью которого (с его языком) под занавес происходят тяжелые вещи. Видите ли, я не могу себе представить, что Вл. Сорокин теперь использует харизму, а ля Кастанеда или даже Пауло Коэльо на полном серьезе. Возможно, все дело во мне. Но кто из нас объективен? Факт же в том, что вторая половина романа читается тяжело, грузно и некрасиво. Самым энергетическим оказывается то место, где молодой Бро впервые испытывает на себе возможности Льда, Света и своего Сердца.
Кстати, об энергиях. В романе все эмоции героев сдвинуты в сторону трансцендентного, но сорокинского имморализма в результате подобного смещения акцентов якобы в метафизику не стало ни меньше, ни больше, чем в прежних романах. Люди или «мясные машины» настолько отвратительны Братьям Света, что киднеппинг, воровство, мошенничество и убийство — для Братства не преступления, даже не джихад, но просто функциональные операции на пути к оправдывающей все средства цели. А ведь средства — это тоже цель. Если присмотреться, то можно увидеть в романе, что мясные машины противопоставлены сердечным машинам или Говорящим Сердцем; эти последние схематичны и сильно похожи, они элементарно тоталитарны, они — очередные «землеёбы» Вл. Сорокина. Только вместо голубого сала у них в руках ледяной молоток, атрибут арийского Севера. Мясные машины и планета Земля — плод их давней космической ошибки, но вины они не испытывают, одно только отвращение от земного и безумную ностальгию по светозарному прошлому. Помните, как в фильме «Ностальгия» (Тарковский/Т.Гуэрра) Эуджения говорит герою Янковского: «Слышали, горничная в Милане хозяйский дом спалила?» Он: «Зачем?» Она: «Ностальгия. Ей хотелось вернуться в Калабрию, к семье… вот она и сожгла то, что мешало осуществлению ее мечты».
Эсхатология и апокалиптизм — это знакомо. Здесь будет уместным привести высказывание неслучайного П.Пепперштейна из одного его интервью: «Видимо есть какое-то поколенческое различие, потому что, когда я сталкиваюсь с поколением предыдущим, то замечаю у них ориентацию на некую „правду“. „Правда“ всегда сражается со „злом“, которое где-то скрывается, и задача деятеля культуры — обнажить его, сделать явным. Зло представляется этому поколению бесконечно притягательным, аттрактивным, и никакого сомнения, что всем оно безумно нравится, у них нет ни на копейку. Однако у следующего, моего поколения никакой „веры в зло“ нет, как и уверенности в существовании „правды“, которая каким-то образом связана со злом. Зло представляется ему иллюзорным, фантазматичным. И поэтому сама эта фигура срывания покровов и обнажения чего-то чудовищного для меня совершенно нетипична.»
По-моему, Павел гениально (в смысле простоты) показал суть вопроса на пальцах. И я не думаю, что Вл. Сорокин вступил в «толстовскую» свою фазу обличительства мирового зла на полном серьезе. Следует ли судить о таких вещах лишь по видимости традиционного линейного повествования и девственной целине сюжета? Кроме того, стремление уничтожить жизнь на Земле, заявленное в «Пути Бро» единственным высшим выходом из вселенского тупика — вполне терапевтический прием, свойственный в той или иной форме творчеству Вл. Сорокина (ведь речь о литературе, в конце концов, о значках на бумаге). Касательно этой «негации» еще раз процитирую удачного Павла Пепперштейна: «Хотелось бы, чтобы роман имел какое-то терапевтическое воздействие — мол, довольно страданий, сколько можно мучаться! Это даже милосерднее гуманизма, поскольку это не невротическая, а психотическая реакция. Они отличаются тем, что невротик всегда готов страдать, так как страдание является для него подтверждением существования объективной реальности. А психотик страдать не согласен, он ориентирован на нирвану. Его позиция: немедленно прекратите все страдания, а если для этого требуется все вокруг уничтожить, то, в принципе, почему бы и нет?" Не скрою, что эти две цитаты — козыри моей рецензии, проливающие свет и звонящие «03». Вл. Сорокин, следовательно, может быть рассмотрен в контексте литературы как культурного бреда в качестве психотика по целям и невротика по средствам. Потому что, чтобы дельно представить психозный замысел всеобщего экстаза, необходимо парадоксальным образом впасть в мелкий невроз литературного творчества. О том, как говорят сердцем, приходится намекать при помощи мясного печатного слова. Это жЫзнь. Все остальное — стилизации.
Мне не кажется, что литература Вл. Сорокина как-то изменилась. Скорее, прошло определенное количество времени, изменился сам континуум восприятий-суждений. Мне кажется, что по роману «Путь Бро» видно в основном то, что на языке людей обычно называют «возраст». Кажется, что мизантропия Вл. Сорокина стала чуть интенсивней, либо изощренней. Не удивительно — хотели же какие-то там двуногие его судить. А ведь он — весьма и весьма гордый человек (это в стиле первой части моей рецензии (см. выше «Бред») подтверждают скрещения традиционного и китайского гороскопов). И, кроме того, большой романтик. Романтик в странных доспехах, со странным и вычурным оружием для самообороны. Не спешащий (на мой взгляд) ни к «широкой аудитории», ни к прежним поклонникам «бурого натиска». Я не могу назвать «Путь Бро» однозначно успехом или провалом. Выполняя почетную миссию читателя и критика, я назову эту литературу, например, «турбулентной прозой». Не претендуя на ярлык, но и никому не потакая.
Единственное, что кроме первых двух предложений романа и тяжеловесной его заключительной части вызвало у меня некий протест — это чересчур завышенный уровень обобщения в повествовании. Я имею в виду обобщения, возникающие в моменты описания мира в романе. Все слишком и неприятно механично — даже сверхэмоции (моча и слезы) Братьев и Сестер Света. Декарт осклабился вставными челюстями. Слишком просто.
P. S. Хотелось бы все же оставить за собой гигантское право на небольшую ошибку в суждениях. Вероятно, в новом романе мы можем иметь дело с метатекстом, подробно описывающим динамику и стадии раскрытия/закрытия сердечной чакры. Будьте бдительны, даже в Самадхи.
08.10.2004