Дети Фаренгейта

Владимир Сорокин написал роман о том, возможно ли уничтожить удовольствие от чтения. Даже если под рукой имеется такое средство общения с книгой, как спички.

В интернете ходит популярный комикс, сравнивающий антиутопические миры Оруэлла и Хаксли: «Оруэлл боялся, что нас погубит то, что мы ненавидим. Хаксли боялся, что нас погубит то, что мы любим». Новый роман Владимира Сорокина «Манарага» относится еще к одной знаменитой антиутопии — «451 градус по Фаренгейту» — примерно так же, как Хаксли к Оруэллу. В «Манараге» жгут книги — но не потому, что они способны заставить думать, а потому, что найден прибыльный и волнительный способ утилизировать эти предметы, ставшие ненужными.

Середина XXI века. После наступления Нового Средневековья, подавления в Европе Второй исламской революции и множества локальных войн человечество хочет острых ощущений, связанных скорее с символическим пеплом, чем с реальным. Возникает book’n’grill — искусство приготовления блюд на оригинальных изданиях классики мировой литературы. Занимается book’n’grill подпольная поварская корпорация — Кухня; повествование ведется от лица повара Гезы, который «читает» (т. е. сжигает по прихоти клиентов) почти исключительно русскую классику: роман открывается жаркой шашлыка из осетрины на «Идиоте», а единственное фиаско в карьере Геза терпит с «Мастером и Маргаритой».

Сорокин не часто прибегает к повествованию от первого лица, и обращение к нему в «Манараге» заставляет вспомнить роман «День опричника». У Комяги, верного государева чудовища, и элитарного рыночника Гезы есть общие черты: это не только принадлежность к закрытой структуре, но и мессианское самодовольство. Читатель, знающий о неизбывном интересе Сорокина к сектантству, сразу отметит, насколько герой убедителен в любви к своему делу и в представлении о его важности.

Чтобы достичь этой убедительности, Сорокин использует «позитивный» язык, не чуждый некоего социал-дарвинизма, — нечто среднее между бизнес-НЛП и ресторанной критикой, сознательно утверждающей кулинарию в ряду искусств. Геза уничтожает книги — т. е. воплощает тот невротический кошмар, с которым у нас ассоциируется тоталитарный строй. Однако служение Гезы своим «дровам» не антиутопично, а как раз таки утопично. Устраиваемые им пиры конгениальны тем текстам, которые он сжигает. В слишком благостном будущем былому запрету на чтение эквивалентен запрет на уничтожение книги. Этот запрет так же возбуждает. В его нарушении есть своя эстетика — например, запрет на работу с «литературой второго сорта». И эта антиантиутопия гибнет, как только кое-кому приходит в голову вообще отказаться от запретности. Так мы выясняем, что в истории «чтения» Сорокин изобразил историю чтения — без кавычек.

Конечно, этим достоинства «Манараги» не исчерпываются. Как и «Теллурия», «Манарага» — своего рода энциклопедия «Что может Сорокин». Пародии на Толстого, Гоголя — а то и Прилепина (на котором уважающий себя Геза жарить отказывается). Моментальное скатывание из рационального изложения в поток сознания. Подмигивания поклонникам, которые, разумеется, вспомнят производящий пищу из слов аппарат в рассказе «Машина» и икру из «Мастера и Маргариты» в рассказе «Банкет», ритуальное сожжение книг в «Дне опричника» и «толстовский» фрагмент из «Голубого сала», голливудский экшн «Льда» и технологичное средневековье «Теллурии». В «Манараге» все эти радикальные умения сбалансированы, облагорожены, смягчены. Но, несмотря на эту мягкость, Сорокин по-прежнему один из тех немногих русских писателей, кто всегда может доставить читателю удовольствие. Или, как говорит Геза, сделать «похорошо». Вот ради этого похорошо, кроме шуток, нужно читать

Лев Оборин
Ведомости
16 марта 2017 года