Светит да не греет

Новый роман Владимира Сорокина «Путь Бро» еще до выхода получил солидную прессу. О нем успели высказаться все мэтры критики — от афишных до солидных «толстожурнальных». Причем в мнениях на этот раз царит необычайная разноголосица. Как квалифицировать новую вещь Сорокина, по какому литературному ведомству его записать, на какую полочку положить? Раньше самого радикального нашего прозаика «опознавали» легко. Все знали: Сорокин — могильщик традиционного романа. Он же — освободитель литературного языка от моральной цензуры. Он же — порнограф и разрушитель устоев. Он же — певец фекалий и прочих нечистот. Теперь критики не сходятся буквально ни в чем. Для Андрея Немзера Сорокин остался всего лишь похабником и скандалистом. Лев Данилкин уверен: Сорокин «из мизантропа-пессимиста превращается в серьезного историософа». А по мнению Александра Гениса, новый роман — произведение сугубо коммерческое, «плод окончательного разочарования писателя в литературе».

Что и говорить, «Путь Бро» написан проще, чем пресловутое «Голубое сало», вознесшее автора на вершину скандальной славы. И если когда-то можно было услышать, что Пелевин — это Сорокин для бедных, то теперь стилист-порнограф «догнал» своего литературного собрата. И все же! А что, если дело не в самом Сорокине? Что, если меняется сама литература, а Сорокин стоит себе на прежнем месте? До сих пор оставаясь зеркалом русского постмодерна, который то ли пребывает в агонии, то ли пытается заново обрести себя.

Ведь от остывших кратеров 90-х ведет несколько дорог. Одна из них — это возврат к классическому «трудному» письму. Такую тенденцию демонстрирует сегодня Гандлевский, но он, кажется, одинок в своих устремлениях. Другая дорога пролегает через территорию массового чтива, которое по мере необходимости нагружается чем-нибудь вроде японистики или теории суицида. Это путь самурая Акунина. И, наконец, третий путь — это тоталитарная эстетика, пущенная в ход господином Гексогеном и несколькими менее известными авторами.

Так вот, Сорокин любопытен тем, что в его новом романе есть и первое, и второе, и третье. В первых главах описано «усадебное» детство — первая любовь, родительская ласка и т. п. На этапе отрочества герой погружен в поток исторических катаклизмов: на одной странице февральская смута, уже на следующей — октябрьский переворот. Все бы ничего, да родился Александр Снегирев (уж не вариация ли это фамилии Сорокин на «ледяной» лад?) в день падения Тунгусского метеорита. А потому он в конце концов вышвыривается из русского реалистического романа, и начинается фантастика в духе Ефремова и ранних Стругацких. Экспедиция советских метеорологов отправляется в Сибирь на место падения космического гостя — с ней идет Снегирев. На подступах к ледяному чуду он то ли сходит с ума, то ли обретает высшее знание. Здесь фантастическая повесть переходит в трактат об адептах Света, чьи сердца пробуждены посланцем этого самого Света — Льдом. И среди героев начинают маячить Сталин, Гитлер и даже Лени Рифеншталь. Вот и поди догадайся, коммерсант ли Сорокин или исследователь литературных стратегий.

27.09.2004