Понимая, что после «Теллурии» еще долго писать прозу не захочется и не получится, решил взяться я за письмо другое. Вернее — вернуться к нему. Возвращение это, признаться, порядком подзатянулось. Последний раз довелось мне писать маслом на холсте зимой 1978 года в подмосковном военном городке, где нам с женой тогда пришлось угнездиться. Последняя картина, которую я тогда писал, грозно именовалась «Апокалипсис», была закончена под Новый год и теперь висит у меня в кабинете, вызывая устойчивое ностальгическое чувство. Наступивший судьбоносный 1979-й поставил точку в профессии молодого живописца и со всей беспощадностью распахнул перед ним пространство литературы, которая поперла и взяла в оборот столь круто и решительно, что просто-таки бульдозером сдвинула и вытеснила живопись с ее запахом пинена, титановых белил, льняного масла, кедрового лака, с шершавостью загрунтованного холста, со зловещем блеском готового размазать краску мастехина — куда-то далеко, вглубь головы, поближе к затылку. Там это все и отлеживалось все эти 35 (!) лет, прорываясь изредка во время бесцельного созерцания в виде спорадических вспышек: «А как бы ты написал вот эту гору, фигуру, лицо, яблоко, помойку, море?» И тут же рука ощущала плоскую щетинную кисть двадцать четвертого размера, обмакиваемую в тройчатку, затем клюнувшую кобальта синего, размазавшего холодную серую, тронувшую изумрудную зелень, белила и — на холст, к альпийскому отрогу, ждущему от тебя воплощения…
Тридцать пять лет — это срок, дамы и господа. Можно сказать — возраст сложившегося и даже уже успевшего слегка подустать от жизни человека. И при всей мощи литературного бульдозера, желание вернуться к холсту и краскам все эти годы (десятилетия?!) не оставляло. Значит — не такой уж это всемогущий великан, Литература, беспощадно давящий все остальные жанры своей толстовской босой ступнею.
В общем, «вечное возвращение» случилось в Берлине в октябре этого года. Простая как мычание кройцбергского бомжа идея «повесить что-то свое на белую стену» заставила поехать в магазин художественных принадлежностей. Который вызвал, надо сказать, спазм с выделением слез: изобилие. Вспомнились брежневско-советские семидесятые, доставание голландской гуаши, колонковых кистей, хорошей бумаги… На мое счастье я проживал тогда в двух шагах от улицы Вавилова, где в блочном строении существовал выставочный зал, а в подвале этого же бетонного чудовища — художественный киоск, открытый только для членов МОСХа. Студенты худ.вузов тоже могли что-то прикупить в нем. Я не принадлежал ни к тем, ни к другим. Но в этом подвальном киоске работала худенькая кудрявая женщина, всегда одетая в сатиновый рабочий комбинезон. Почему она не спрашивала у меня никогда никаких удостоверений — Богу одному известно. Может, потому что внешне был похож на студента-художника? У нее я купил мольберт, этюдник, кисти, и все, что нужно для процесса, а потом регулярно покупал краски. По сравнению с тем ларечком берлинский магазин Boesner — просто Эльдорадо рядом с лавкой старьевщика. Огромный, светлый. Любые краски, кисти, палитры, баночки, подрамники, холсты, рамы, карандаши. Бери тележку, грузи, что душе угодно…рай!
Но отерев слезы, решил я не впадать в эйфорию и купил лишь то, что нужно было для задуманной картины. Ее сюжет навязчиво скребся из тех дальний губерний сознания, куда толстовская пята зверским ударом малаши-гири отправила благородную даму Живопись в 1979 году. Именовался он «Мамонты идущие по снежному полю». Почему снежное поле — еще как-то можно вразумительно объяснить, ну, люблю я, русский человек, снег, ничего с этим не поделаешь. Но — мамонты? Непонятно…
В общем, купив подрамник 160×120 с натянутым холстом и небольшой мольбертик, я приступил к работе. Удовольствие от возвращения оказалось выше всех ожиданий, столь сильно, что артикулировать его как-то вовсе и неудобно. Оргазм от неживой материи, одним словом. Разве что слюна не текла на палитру…
За два месяца с перерывами картина была написана. 20 декабря 2013 года в Берлине, у меня в квартире состоялся вернисаж одной картины под названием «Мамонт идущий по снежному полю». На нем присутствовали художники Марина Любаскина, Женя Шеф, Ярослав Шварцштейн, журналистка Ельке Шваб, филолог Штеффен Шутц, этнограф Ирина Зоммер, геофизик Петр Троицкий, нейрореаниматолог Алексей Троицкий, жена автора Ирина, автор.
Картина родилась, роды приняли достойные люди. Младенец их порадовал, что несказанно порадовало-ободрило и самого автора. Который, надо сказать, на этом не остановился. Этот одинокий мамонт, толкнув своим мохнатым хоботом автора в бок, сподобил его задуматься о цикле из 12 картин, посвященному новой антропологии. «Мамонт» — первая картина цикла. Все картины будут разного размера и написаны в разных стилях. Ну, а о сюжетах…помолчим.
Вот такая история, рипс лаовай.
Короче, спасибо берлинской белой стене за ewige Wiederkunft.